— Всего лишь чай. Сладкий. Давай, осторожно, не обожгись. Сейчас станет легче.
Стало, во всяком случае, настолько, чтобы держать ложку самому. Ихор сидел напротив, пил чай и молча наблюдал за Вальриком.
— Что?
— Интересно, о чем ты думаешь? Ненавидишь? Злишься? Или снова все равно?
— Скорее последнее.
Чувство голода нарастало, заставляя глотать горячую кашу, не пережевывая.
— Еще интересно. Ты упрекаешь меня за то, что убиваю, и сам же даешь что-то, отчего я окончательно теряю контроль. Как одно с другим сочетается?
— Наверное, никак. Просто мне хотелось, чтобы ты выжил. Ешь давай. И слушай. Насчет побега не передумал?
Вальрик мотнул головой, разговаривать с набитым ртом было неудобно.
— Ясно. Значит, бой послезавтра, ничего серьезного. Новичок из тех, кого берут, чтобы подогреть бойцов. Ты выиграешь.
Ихор оказался прав. Вальрик выиграл и в этом бою, и в следующих, которые слились в одну сплошную ленту из звенящей стали, крови и раскаленного песка. Лента свивалась в спираль дней, и Вальрик послушно следовал за каждым витком. Странным образом лента сдерживала пустоту внутри, примиряя с необходимостью жить дальше. А потом лента закончилась, просто однажды вечером Ихор принес знакомый термос и, плеснув в кружку бурую жидкость, приказал:
— Пей.
— Зачем? — Вальрик хорошо помнил и легкость, и бурлящую, рвущуюся наружу энергию, и следующую за ней слабость.
— Чтобы шансы уровнять. Будь уверен, Шрам тоже что-нибудь примет, сегодня или завтра, так что…
Вальрик в один глоток осушил кружку. Сон накатил тяжелой волной, совсем непохожей на предыдущую, смял, подавил, утянул в темноту, сознание то проваливалось, то выплывало…. да что с ним происходит?
— Прости, — голос Ихора долетел откуда-то издалека. — Приказ… победитель определен… ставки…
Какие ставки? Ему ведь обещали честный бой! Темнота окончательно сомкнулась над головой, хоть бы каплю света… совсем немного, просто, чтобы не так одиноко было.
Свет — это Джулла.
Джулла умерла, а его снова обманули.
Фома
Желтые капли лютиков в зеленом травяном ковре, душный запах цветущей черемухи, от реки тянет сыростью, а солнце щедро сыплет жаром. Пожалуй, даже чересчур щедро, кожа покраснела и начала чесаться, а любое прикосновение вызывало неприятное покалывание. Фома уже давно укрылся в тени старого дуба, раскинувшего тяжелую крону по-над водой, но все равно находиться на открытом воздухе было неприятно: дома куда как уютнее.
Вялые по жаре коровы лениво щипали траву или, развалившись в скользкой прибрежной грязи, пережевывали жвачку, изредка оглашая окрестности трубным мычанием. Было в этой картине некая сонная идиллия, и Фома то и дело проваливался в уютную горячую дремоту… солнце бы еще убрать и совсем хорошо будет.