Потом был зал и свет столь ослепительный, что вся вокруг — и потолок, и стены, и рисунок на полу — растворялись в нем; насмешливая Мика и тяжелый клинок, который норовил выскользнуть из пальцев. Кружевной платок измученным облаком опускающийся на пол, и тут же болезненный скрежет столкнувшихся сабель, полузвон-полуплач. Хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать, и глаза закрыть, но Фома продолжал смотреть. Танец теней в потоке света, полет-паденье, остановившийся мир и тот единственный удар, который получилось увидеть. Даже не сам удар, а улыбку Коннован и то, как дрогнув, разжались пальцы, отпуская рукоять сабли. Замерший вместе с остальным миром клинок Рубеуса, выскользнув из безвременья, не встретил преграды.
Хруст. Вздох. Растерянные глаза и кровь изо рта, жемчужные пузыри на губах и руки, тянущиеся к рукояти. Паденье, лицом вниз на красно-желтую плитку и нелепо торчащее острие сабли. Бабочка на игле.
— Надо же, у нее получилось-таки уйти красиво, — Мика улыбается, она не удивлена, значит, ожидала чего-то подобного?
Ступать внутрь мозаичного круга немного страшно: не будет ли его поступок воспринят как оскорбление традиций да-ори, но и оставаться извне нельзя, это было бы предательством. Красно-желтая плитка складывается в сложный орнамент, на котором перламутровой радугой переливается кровь.
— Я не хотел убивать тебя, — Рубеус опустился на колени, вид у него растерянный, удивительно беспомощный, но по ту сторону света вряд ли видна эта растерянность. — Ты же видел, что я не хотел убивать ее.
— Нужно вынуть, — Фома и сам бы выдернул застрявшую в теле Коннован саблю, если бы сил хватило. И глаза закрыть, мертвым положено закрывать глаза. Повернуть голову, чтобы не лицом в пол, знакомые шрамы на щеке, разбитый нос и губы, на которых лопаются пузырьки крови. Дышит? Да невозможно с такой раной… но Коннован не человек! И пульс есть, слабый, затухающий, но все-таки есть.
Рубеус все понял с полуслова, подхватил на руки и…
— Вот идиот, — фыркнула Мика вслед, но как-то скорее с сожалением, чем злостью. — Все равно не выживет, так зачем медикаменты тратить?
— Знаете, иногда чужие похороны бывают чересчур поспешными, — Фома сам удивился собственной смелости и, подняв сабли с пола, протянул Мике. — Вы, наверное, знаете, что с ними делать.
— А сам?
— Я не люблю оружие, а оно меня.
— Надо же… — теперь Мика смотрела прямо в глаза. Улыбка-оскал, белые клыки и багряная краска на губах. Пугает, но Фоме не страшно. Коготь поднимает подбородок, скользит по горлу и, на мгновенье замерев у артерии, подымается к уху.