Рассказы (Табукки) - страница 2

Это хорошее напутствие, повторит затем Тадеуш одну из своих фраз, означающих все и ничего. Хорошее напутствие - быть может, это относится к поэзии? Если нет, тогда к чему? Это останется загадкой для всех, стоящих на пороге, пальто уже надеты, итак, спокойной ночи, ребята, привет, Луиза, Тиаго, Тадеуш, о'ревуар, Мишель, и потом кто-то скажет: за ночь, за море, за даль. Не исключено, что это был Тиаго, имевший привычку возвращаться к сюжетам, которые казались исчерпанными, это было типично для него, на сей раз он, очевидно, имел в виду слова Тадеуша, так это поняли все, и, вероятно, по этой причине кто-то вновь прикрыл уже отворенную дверь. Еще по стаканчику, грешно оставлять недопитой бутылку, принесенную Мишелем, ты всегда приходишь с бутылкой, Мишель, приблизься, прими участие в ее осушении, и потом, в стихотворении не так, правильно: за ночь, за море, за расстояние, не даль, а расстояние, тут принципиальное различие, сказал Тадеуш. Но вовсе не для того они остались, чтобы снова открыть книгу одного из поэтов, которую читали этим вечером, на стихотворении, где действительно было написано: если есть ночь, море или расстояние... Нет, и это знали все, они остались по другой причине, именно потому, что за окном были ночь, море или расстояние и фраза Тиаго выразила то, что испытывали все и никто не имел смелости выказать: дискомфорт, сродни легкому недомоганию; не страх, нет, скорее смесь неуверенности и нетерпения, словно они чувствовали себя беженцами в собственном городе и тосковали по своему истинному городу, тому же самому, но в другой момент, а не в этот враждебный вечер, в эту ночь с ее зловещими волнами, мечущимися, готовыми снести все с лица земли. Именно это чувствовали они, стоя у двери в момент прощания, и вот они снимают пальто, только что надетые, и возвращаются в маленький зал, заваленный книгами, что до Тадеуша, он и не желал ничего лучшего, чем провести с ними вместе эту полночь, а когда он читал стихи, он терял чувство времени. Когда я пишу стихи, говорит он, время делает фсссссс, словно выпускающий воздух мяч, впечатление,что они рождаются в мире, лишенном атмосферы, в вакууме, то же самое, когда читаешь стихи, на вас это не производит такого же впечатления? Он падает в кресло с книжкой в руке и делает фсссссс! - и все смеются, потому что в этот момент Тадеуш изображает себя молодым, у него это здорово получается. Он не был стариком, но его пятьдесят были налицо, со всеми бурными днями, им прожитыми. А сейчас он делал вид, что ему двадцать, как и всем остальным. Он делает: фсссссс! - и говорит, что это душа, которая исходит из вас, душа желает выйти наружу, ей достаточно хотя бы одного отверстия, иначе она задохнется. И все смеются, потому что догадываются, что он хотел этим сказать. И еще потому, что было необходимо смеяться этой ночью. Под окном проезжали редкие автомобили, уличные фонари были погашены - находка полиции, - чтобы под ними не собирались противники режима; из иллюминации на всей улице был освещен только вход в ресторан {Речная долина} и чуть дальше светилась вывеска {Золотая гитара} - неоновая гитара, у которой была разбита одна трубка-струна, а ниже горели неоновые слова {Дары моря}. Тиаго подошел к окну и сказал: похоже на светомаскировку, потом прижал руку к груди, словно давал странную клятву или словно что-то сдавило его грудь, и бросил: на этот раз им не удастся победить, им не удастся подделать результаты и этих выборов. И резко отвернулся к окну, шепча: почему мы должны были позволить им победить, уже сорок лет, как они правят. И тогда кто-то засмеялся, неизвестно кто, но, может быть, никто и не засмеялся, может быть, это был всхлип, похожий на смех, и в этот момент издалека донеслось улюлюканье сирены, скорая помощь или полиция, и будто для того, чтобы заглушить этот зловещий звук, Иоанна спросила: не почитать ли нам еще, и обвела всех полными тревоги глазами, глазами юной девушки, горящей желанием верить в жизнь и в поэзию, она нервно сжимала пальцы, видимо почувствовав, что другие поняли, сколько надежды и иллюзий вложила она в свою просьбу, но не придавали чтению нескольких стихотворений такого значения.