— Может, его пушной фабрикант грохнул? — с надеждой спросил меня Гена. — Скажем, Хабибуллин отказался его рекламу давать. А Сундуков пришел на презентацию с ружьем, как, по-твоему, похоже на дело? Как вариант?
— Прямо на презентации решил пальнуть? — усомнился я.
— И что такого? — цеплялся Чухонцев за свою версию. — Спилил дуло, спрятал обрез под одеждой, а потом…
— Гена, — сказал я ему, — ты не увлекайся! Сундуков в плавках был.
— В плавки спрятал, — робко предположил Гена.
— Обрез?
— Да что ты ко мне пристал! Ладно, не прятал он обрез в плавки! Хорошо! Так, может, конкуренция? Может, коллеги шлепнули? Хочет Берштейн занять редакторское кресло? Как думаешь? — Гене ужасно не хотелось сворачивать на политику, не хотелось даже думать в том направлении. Ни с кем не хотел связываться Гена Чухонцев — ни с городской думой, ни с демократической партией. Пусть журналист Берштейн будет виноват, всем сразу станет легче. — Берштейн? — спросил я, предлагая ему вслушаться в безобидную фамилию.
— Как вариант… Приготовил корзину подарков, а на дне корзины — обрез. Достает свертки, вынимает ствол… Подошел ближе — бабах!
— Ну что ты, Гена, — сказал я ему мягко. — Не делают так журналисты.
— А может, некоторые делают? В порядке исключения?
— Ты посмотри на Берштейна!
Поглядели мы на Берштейна: лысенький, тощенький, пушок вокруг темени, кадык болтается на тощей шее. Нет, не метил Берштейн на место Хабибуллина, это даже Гена Чухонцев понял.
— По-твоему, заказное? — Тоска была в голосе Чухонцева, тоска обреченного.
— Ясно, заказное. Тут, Гена, даже думать нечего. Ты вот со Сливкиным поговори, с демократом — узнай, кому выгодно заставить газету молчать.
— Ох, неохота мне со Сливкиным говорить! Имей в виду — подозрения с Берштейна я не снимаю!
— Ну хотя бы с Кошелевым побеседуй. Интересно, что в городской думе считают.
Гена Чухонцев руками на меня замахал. Не хочет он с Кошелевым беседовать. Несладко было следователю Чухонцеву.
Тут еще Альбина Кац, правозащитница со стажем, подливала масла в огонь: влезла на капитанский мостик, взяла мегафон и давай орать: «Совесть России убита! Не дадим заткнуть рот правде!» Гена распорядился ее с капитанского мостика снять, но Альбина Кац была опытный оратор. Прошла такую школу, никакому Гене Чухонцову за ней не угнаться. Едва матросы и милиционеры приблизились, как Альбина Кац влезла по веревочной лестнице на грот-мачту и оттуда, с клотика, стала орать как резаная: «Душат прессу! Ломают золотые перья России!». Я думал, Гена с ума сойдет — он весь как-то съежился, побелел. Пальцы дрожат, голос стал писклявый.