— И буду жить, — икнул Семен.
— Еще налить?
— Давай.
Выпили, закусили ломтиком буженины.
— У тебя с образованием как? — спросил батька.
— Высшее. Генетик я. Только институт наш в переломные годы залег на бок.
— Образованных не жалую. В свое время тысченку-другую умников в расход пустил. Но теперь мне кадры нужны.
— Тогда горячее время было, — помертвел Сеня.
— Верно! — усмехнулся батька. — А сейчас — стабильность, внятность. Без умников, увы, коммунизм не построить.
— Так у вас, по-моему, уже коммунизм.
— Это верно, — взмахнул кудлатыми волосами батька. — Но, знаешь, сколько энергии уходит, что поддержать коммуну? Пропасть!
— А чем же я помогу? — зевнул Семен, после горилки сладко хотелось спать.
— Стань вице-мэром.
— Согласен! — Семен протянул батьке изнеженную, интеллигентную руку.
4.
С того дня Семену было назначено десятикратное довольствие, стал он кататься с Глашей, как сыр в масле.
Народ Сеню зауважал жутко.
С голов перед ним шапки драли. Некоторые замшелые старушки даже крестились на него, как на икону.
Обязанностей же у Семена практически не было.
Он лишь в положенный день выдавал посельчанам мариупольские золотые, да программные речи батьки записывал чистым, синтаксически выверенным, языком.
Не жизнь началась, а малина!
Несколько девок-молодух стучали в окно Семена и предлагали свое роскошное тело для телесных утех.
Сеня всем отказывал.
Гликерья даже на него обиделась. Мол, не уважаешь ты наших девчат. Уж не контрреволюционер ли в душе?!
Парочку раз пришлось пройтись на сеновал с красотками. С Машей и Лилией. Ничего, понравились. Только его рыжая Глашка в сто крат слаще.
Ест, пьет Семен, полнеет, и вдруг — заскучал.
Все чин чинарем, только маета это все, томление духа, как в столице.
Взгрустнул Сеня, усиленно горилку запил.
С раздачей золотых как-то раз напортачил.
Выпил он с похмелюги и стал весел и глуп.
Пришел народец за довольствием, а Семен распахнул дверь в погреб, да как гаркнет:
— Берите, братья и сестры, сколько влезет. Сколько вынесите!
Шарахнулся народец не к погребу, а от него.
Чертыхаются, отплевываются.
А потом одна старушонка соленый огурчик Сене в лапу сунула. Мол, подкрепись, кормилец, авось, хмель-то и вылетит.
Сжевал Сеня огурчик. Только хужее стало. Вытошнило его в три ручья.
Покивал народ головами, да и побрел восвояси с пустыми карманами.
Вечером вестовой вызвал Семена к Махно.
Срочно! Без промедленья! Экстренно!
Пришел Сеня в ставку Махно, а тот даже сесть на табуретец не предлагает. Брови хмурит.
Помолчали.
— Ты что ж, гад, делаешь?! — взвился вдруг коршуном Нестор Иванович. — На святую анархию посягнул?!