Что останется после меня? Погонные мили журналистских текстов. Вдумчивая мысль потомка будет отскакивать от них, как плоский камешек, пущенный по воде. Зазывные заголовки: «Дайте парню жар-птицу», «Врач опасно болен», «Четыре километра обиды». Не заголовки, а красные фонари борделя.
Как недавно все это было. Кажется, руку протяни… А двадцать пять лет прошло, четверть столетия. Туркмения, начало шестидесятых. Строительство Каракумского канала. Я пролетаю над весенней пустыней. Пески под крылом – как тюльпанная Голландия. Везде тюльпаны: на моем редакционном столе, тюльпанный венок вкруг громадного ишачьего уха, одинокий тюльпан в стакане на гостиничном подоконнике. Мясистые жесткие листья, тяжелый восковой цветок, стебель изогнулся лебедем.
Было ярко и солнечно. Никита Хрущев в переливающемся, как рыбья чешуя, костюме плывет барственным лещом к трибуне. Красивая девочка-туркменка в бордовом платье – тюльпан на ветру – протягивает Никите тонкий стакан гранатового сока. Вождь грозится отомстить Америке за Кубу. На трибуне рядом с генсеком Нина Федоровна Рубанова, наш редактор. Белозубая. Коса-корона вкруг головы. Вот она говорит по телефону в своем кабинете, властно поводит округлым молодым плечом.
Как увижу нашу Нину,
Сердце бьется о штанину.
Нина была нашим формальным лидером. Для ЦК. Неформальным – Эдик Скляр. Прокуренный, пропитый алкаш, тощий крючок. Он говорил по-туркменски, как иомуд. Эдик Скляр – совенок с круглыми зелеными глазами. В сорок втором сироту-доходягу привезли в пустыню из голодного Ленинграда, сбросили на кошму, под ноги песчаному человеку. Одноглазый иомуд отпоил его молоком верблюдицы.
– Наша журналистика, – размышлял Эдик, – напоминает поднадзорный пляж. Дозволено барахтаться в мутной воде у берегов. А заплывешь за бакен – раздается пронзительный свисток милиционера.
Но мне-то нравилось. Во дворе редакции стоял крепенький зеленый газик с пишущей машинкой на откидном столе. Боевая тачанка «Комсомольца Туркменистана». И мы с Эдиком скакали на ней вдоль канала. Мы писали о заболачивании хлопковых плантаций, о вырождении дыни гуляби и ахалтекинского коня. Мы писали, как студенты ремонтировали хлопкоуборочные комбайны с помощью булыжников: инструмента не завезли; как врач делал операцию текинским ножом: в сельской больнице не было перфоратора. Мы видели оцепленные войсками районы: в оазисах гуляла холера. Но тут раздавался пронзительный свисток.
– Мы пишем об отдельных недостатках, – говорит Эдик в утреннем похмелье, насыпая из щепоти крупную соль на край пивной кружки.