Форум купался в длинных утренних тенях. Солнце как раз поднялось над Фульвиевой базиликой, когда претор Марк Фанний, председательствующий на суде, взошел на ростры и прокашлялся. С положенной вескостью он объявил заседание открытым, воззвал к богам и прочел обвинение.
Меня охватила душевная оторопь, с неизбежностью овладевающая всяким разумным человеком, который очутился на суде и со всех сторон омываем океаном соленой риторики, бьющимся о выветренные утесы метафоры. Под монотонное чтение Фанния я изучал лица: Магн медленно разгорался, словно тлеющий уголек, Эруций был напыщен и явно скучал, Тирон пытался подавить волнение, Руф выглядел ребенком в окружении стольких седых юристов. Между тем Цицерон сохранял безмятежное и необъяснимое спокойствие, тогда как Секст Росций нервно озирал толпу, словно загнанное, раненое животное, потерявшее слишком много крови, чтобы дать бой.
Фанний закончил и занял свое место среди судей. Гай Эруций поднялся со скамьи обвинителя и с трудом понес свое дородное тело по ступенькам. Он тяжело отдувался и глубоко дышал. Судьи отложили бумаги в сторону и смолкли. Толпа затихла.
— Уважаемые судьи, избранные члены сената, сегодня я пришел сюда с задачей как нельзя менее приятной. Ибо есть ли что-нибудь приятное в том, чтобы обвинить человека в убийстве? И все же такова одна из необходимых обязанностей, время от времени падающая на плечи тех, кто добивается соблюдения законов.
Эруций опустил глаза долу, чтобы придать своему лицу выражение бесконечной скорби. — Но, уважаемые судьи, моя задача не сводится лишь к тому, чтобы призвать убийцу к ответу. Нет, я должен позаботиться о том, чтобы куда более древний, куда более глубокий принцип, чем законы смертных, восторжествовал сегодня в этом суде. Ибо преступление, в котором повинен Секст Росций, — это не просто убийство (хотя и убийство), но отцеубийство.
Бесконечная скорбь сменилась бесконечным ужасом. Эруций наморщил пухлые складки своего лба и топнул ногой.
— Отцеубийство! — вскричал он так пронзительно, что вздрогнули даже задние ряды слушателей. Я представил себе, как Цецилия Метелла дрожит в своих носилках и закрывает уши. — Вообразите это, если сможете, — нет, не отшатывайтесь от гнусности преступления, но всмотритесь прямо в пасть прожорливого зверя. Мы мужчины, мы римляне и не должны допустить, чтобы врожденное отвращение лишило нас силы смело посмотреть в лицо даже самому омерзительному преступлению. Мы должны подавить отвращение и позаботиться об осуществлении правосудия.
Посмотрите на человека, восседающего на скамье обвиняемого с вооруженной стражей у него за спиной. Этот человек — убийца. Этот человек — отцеубийца! Я называю его «этим человеком», потому что мне больно произносить его имя: Секст Росций. Мне больно, потому что то же имя прежде носил его отец, отец, которого этот человек загнал в могилу. Славное некогда имя ныне сочится кровью, как пропитанная туника, найденная на теле старика, изорванная в куски ножами убийц.