Всадников было десятка полтора. Покрытая пылью одежда потеряла цвет. Волосы, лица, руки всадников были одинакового серо-рыжего цвета, будто не люди, а глиняные истуканы ехали на усталых глиняных конях с севера на юг.
Люди не разговаривали. Не оттого, что боялись привлечь своими голосами внимание врагов – столб мелкой въедливой пыли сопровождал их с самого утра, указывая всякому зрячему их местонахождение. В глотках пересохло. Губы, обожженные солнцем, трескались при малейшем движении, и невесть откуда взявшиеся в степи мухи липли к ранам, не обращая внимания на взмахи рук.
Всадники обвязали лица платками.
Кони шли ровно, опустив головы, высматривая хоть какую-нибудь травинку, не сожженную солнцем.
Ослепительный диск, целую вечность медленно взбиравшийся вверх, теперь, казалось, вообще замер, не собираясь двигаться дальше.
Влад протянул руку к висевшей у седла сулее. Старший пить запретил, но терпеть уже не было сил. Конь Влада отстал от остальных, никто и не заметит, если Влад отхлебнет воды...
Боль полоснула по руке – Влад вскрикнул, его конь скакнул в сторону, чуть не сбросив седока.
– Я ж тебе говорил – не пить, – совсем без гнева в голосе произнес Черепень. – Вода из тебя сразу потом и выйдет, дурачина. Потом еще захочешь, а удержаться уже не сможешь. Так?
Влад сдвинул рукав и посмотрел на вздувшийся рубец, прочертивший руку от запястья до локтя. Выступившая кровь запачкала полотно рубашки.
– Жалеешь ты его, Черепень, – искоса глянув на Влада, пробурчал Чугайстр. – Меня за такое в первом походе атаман через всю спину канчуком перетянул, крест-накрест. Я до самого Крыма на животе спал.
– Ты с кем ходил? – спросил Косач, ехавший слева от Чугайстра.
– С Кривым, матери его ковинька, – ответил Чугайстр. – Вот уж лютый был зверь. Его нехристи боялись, детей им пугали. Когда его в Кафе на крюк повесили – татары со всего Крыма съезжались, чтобы посмотреть и убедиться – подох Кривой. Говорят, сам хан велел праздник устроить и сотню рабов отпустил в Украину, чтобы рассказали они, как умирал Кривой. Приказал ослепить и отпустить. Долго умирал, упокой господи его душу, три дня материл татар, Аллаха их, хана, а вечером третьего дня, когда подумали, что помер уже Кривой, и палач подошел к нему – плюнул прямо в его рожу Кривой, кровью плюнул!
Влад хотел опустить рукав сорочки, но Задуйсвичка схватил его за локоть:
– Не дергайся, дурень. Муха сядет – руки лишишься. Кому ты однорукий нужен будешь? – Задуйсвичка зубами вытащил пробку из пороховницы, присыпал рубец порохом. – Девкам скажешь, что в бою шрам получил, от татар. Любить больше будут.