Колеса ее велосипеда перестали визжать и скрипеть по асфальту дорожки, и разверзшаяся тишина не нарушалась ее шагами, никто не бежал к входной двери, в дом и дальше по коридору к моей комнате. Я осознал, что тишина стоит уже приличное время. Тут мне показалось, что из гостиной в другой части дома доносятся какие-то звуки. Ритмично повторялись, будто что-то вибрировало, задыхаясь под толщей воды. Я завернулся в одеяло и пошел посмотреть. Мой член теперь отвердел, набухнув от спрессованной мочи. Я тихо прокрался по коридору, как беглец из отделения смертельно больных, завернутый в оборванную королевскую мантию, оставляя за собой облако зловонного дыхания и пота. Входная дверь была открыта нараспашку. Болталась на сухом ветру, впуская лучи безжалостного калифорнийского солнца. Свет становился ярче, отражаясь от штукатурки, асфальта и стекол машин, повинуясь своему маниакальному стремлению разоблачить и иссушить любое очарование. Он театрально врывался в дверь, наполняя гостиную титановым маревом, освещая сцену, как на съемочной площадке.
Они были на диване. Он стоял на коленях перед ней, спиной ко мне, врезаясь в нее с размаху. Он обмотал ей шею ее же одеждой — миниатюрной версией хиппейского халата вроде того, что носила ее мать, — и душил ее в такт своим толчкам. Она, видимо, звала меня, и он залепил ей рот пластырем, так что звук доносился будто издалека, пробиваясь из другого измерения, — места, где маленьких девочек насилуют бесконечно, где ад — нудная норма.
Пожалуйста, простите меня — я ничего не сделал. Лишь стоял, выглядывая из-за угла, и смотрел, не в силах пошевелиться, пока он всаживал ей, и ее глаза вылезали из орбит, как если бы ей отрезали веки, когда она повернула голову и посмотрела на меня. Я чувствовал его запах — вонь пьяницы, такого же, как я сам, — этот гнилой запах тела, пожирающего себя заживо, я слышал его хрюканье так близко, словно он шептал мне на ухо, и вонь у него изо рта разрасталась раковой опухолью. Пока я стоял, мне казалось, что я чувствую неровности ее кожи, — и я не мог двинуться, пока он не кончил, а она не отключилась. После чего заполз обратно в свою комнату и тихонько закрыл дверь.
Входная дверь хлопнула. Свернувшись под одеялом на матрасе, я почувствовал, как из моего члена истекает моча, густая и застоявшаяся, разливаясь морем болезненного наслаждения у меня между ног.
1994
Так или иначе, но все сливается — все есть органика. Невозможно отличить одну вещь от другой вещи. Когда сознание освобождено от эгоизма, оно сморщивается и растворяется в воде. Если я порежу свое тело и правильно сосредоточусь, я не почувствую этого. С каждым ударом мое сердце неистово подскакивает и треплет мой хребет, подвешенный к основанию мозга. Толпы воспоминаний бродят в гниющем лесу моей головы и крушат настоящее, погребенное под ними. Мои воспоминания не принадлежат мне. Они так же непознаваемы, как сороконожка, шевелящая лапками в темном углу под раковиной. Если образ проходит сквозь мою нервную систему, он делает это с алчностью хищного завоевателя. Мое прозрачное тело распростерто в полной беззащитности. Каждая секунда времени — отдельное насекомое, питающееся мое кровью.