— С танками? Много ли пехоты?
— Нет, без танков. Пехоты два взвода, может быть — до роты, не больше. А в лесу, товарищ комбат, кажется, накапливаются.
— А что вы думаете делать?
— Думаю, как только он пойдет на нас, встретить огнем... Что ж более нам остается, товарищ комбат?
Лейтенант Филимонов был старше меня на пять-шесть лет. Он был кадровым командиром-кавалеристом. Года за два или три до войны его уволили из армии за несоответствие занимаемой должности. С уязвленным самолюбием, не имея другой специальности, он побывал на ряде должностей в «гражданке», где его неоднократно снимали, «как не справившегося со своими обязанностями». Он вернулся в армию в начале войны, травмированный неудачами на гражданской службе.
Он пришел к нам в батальон совершенно подавленный тем, что его, кадрового комэска (командира эскадрона), назначили наравне с некоторыми запасниками командиром стрелковой роты. Его самолюбие было уязвлено еще и тем, что над ним непосредственно начальствует молодой и по возрасту и по выслугам старший лейтенант. «Если бы меня тогда не уволили, был бы я теперь в звании не меньше капитана, а быть может, и майора...» Все эти свои переживания он выдавал ненавидящим взглядом своих серо-коричневых чуть навыкате глаз, небрежным повторением приказаний и вообще инертностью и безразличным отношением к службе. Возможно, Филимонов был хорошим наездником, рубакой, но вскоре я убедился, что он был малограмотным и недалеким офицером. Он плохо разбирался в топографических картах, не был подготовлен в тактических вопросах, к тому же отличался весьма задиристым и обидчивым характером. Временами мне казалось, что этот человек, ослепленный обидой, был весь проникнут неразумным протестом, хотя внешне старался казаться дисциплинированным, — соблюдал форму, не вкладывая в нее содержания. Как всякий малограмотный и слабый человек, он мнил себя всезнающим, заслуженным, но несправедливо обиженным. Я был уверен, что если бы ему предложили командовать полком, он дал бы свое согласие, не задумываясь, справится ли он с этой должностью.
Очень трудно самому преодолевать внутренний протест и убеждать себя в своей неправоте, а преодолевать протест другого и убедить его еще труднее.
С первой же нашей встречи между мной и Филимоновым завязалась, если можно так выразиться, психологическая борьба. Я был для него внутренне непризнанным начальником, а он — невоспринимаемым мной подчиненным. По-мирному у нас никак не ладилось, я был с ним более официальным, чем с другими командирами, и никогда не шутил, как это иногда позволял себе, например, с командиром третьей роты Севрюковым, бывшим бухгалтером. «Ну, Севрюков, баланс подвел?» — спрашивал я его вместо «сделано ли?», «выполнено ли?». Стоя навытяжку, широко улыбаясь, он часто отвечал: «Никак не балансируется, товарищ комбат». Или радостно докладывал: «Копейка в копейку, баланс подведен».