— Слушаюсь! — Сокуренко четко повернулся кругом и вышел в темный, холодный коридор. На его лице появилась злорадная улыбка. Он понимал, что на этот раз его козырь оказался старше. Гоголь — Гоголем, а от “сольдата” не откажешься.
И, стараясь подражать пружинистому шагу обер-лейтенанта, начальник полиции шептал под левую ногу, как команду: “сольдат, сольдат, сольдат…”
Как только за начальником полиции захлопнулась дверь, обер-лейтенант с таким видом, словно у него заныли вдруг все зубы во рту, подбежал к столу и еще раз прочел то, что было написано от руки крупными печатными буквами на мокром листе бумаги:
“НЕ ДАВАЙТЕ ХЛЕБ ФАШИСТАМ,
СКОРО ГИТЛЕР — КАПУТ.
ГЕРМАНСКИ СОЛЬДАТ”.
Несомненно, это писал немец. Отсутствие букв в окончаниях двух слов еще ничего не доказывало, но лишний мягкий знак… Сокуренко был прав. Невероятно! В его роте — коммунисты. Кто? Кто написал?! В разговоре с начальником полиции он вел себя недостойно для немецкого офицера: распустился, кричал, размахивал руками. Не умеет владеть собой… Но какой неожиданный удар, какой позор! Начать следствие? Проверить у всех бумагу, чернила, заставить каждого собственноручно скопировать гнусную листовку? Что он достигнет этим? Такие вещи нельзя разглашать среди солдат. Подымется шум, немедленно вмешается фельдгестапо. Не-ет! Он ничего не будет предпринимать. Пусть “счастье” обнаружить в роте коммуниста выпадет его преемнику. С него же достаточно одного Эрлиха. Он даже не упомянет об этой листовке. Забудет… Его функции — охранять дорогу. На участке — благополучно.
Шварц торопливо открыл ящик письменного стола, не тут же раздумал, захлопнул его, разорвал лист на мелкие клочки, швырнул их в печку.
— Сольдат, — шептал он в ярости. — Своими руками задушил бы… Неблагодарная тварь! Гитлер завоевал для немецкой нации всю Европу, а он… Как живуча эта коммунистическая зараза! Ганса Эрлиха уничтожили, появляется другой, новый. Чудовищно!
Исчезновение боеприпасов — двух ящиков гранат и трех тысяч патронов к автоматам — обнаружилось четыре месяца назад, в тот день, когда Шварц принимал роту. У обер-лейтенанта было безошибочное (так, во всяком случае, он полагал) чутье на людей. Он сразу же напал на след Еще тогда, когда его как нового командира представляли выстроенной для этой цели роте и он обходил ряды солдат, ему запомнились жалкая фигура Эрлиха, его тонкое интеллигентное лицо и, особенно, — глаза. Узкоплечий Эрлих стоял в первом ряду на левом фланге, слегка сгорбившись, и скорбно, с каким-то печальным укором смотрел на браво шагавшего перед строем нового командира. И, как ни странно, под этим взглядом Шварц вдруг почувствовал себя неловко. Обер-лейтенант не любил таких ощущений. Проходя мимо, он в упор посмотрел на солдата, ожидая, что тот сейчас же вздрогнет и выпрямится, как от укола, но солдат точно окаменел, и в его глазах Шварц прочел нечто большее, чем страдание и упрек, — в них были глубоко затаенные ненависть и отвращение.