— Может, ему неприятно ворошить прошлое, — сказал Багиев. — Или боится быть узнанным, если выдает себя за другого...
— Сколько же таких пар перешли границу в последние годы? Каковы мотивы? — неожиданно поинтересовался Касьянов у Назарова.
— Четыре, товарищ полковник. Мотивы примерно те же, что и у Аннакова. — Назаров сразу уловил ход мыслей старого чекиста. — Почти в одно время все попросили разрешение остаться жить в Туркменистане. У всех истории похожи. Я их устраивал на работу, помогал жилье получить... Немцы, когда хотят кого-то внедрить, на такие штучки мастаки, да только к этим влюбленным парам они никакого интереса не проявляли. К тому же один из молодых мужчин умер, двое воюют на фронте.
— Уж больно у Аннакова история романтичная...
Разыскав братьев Ильясовых, Нуры возлагал на них большие надежды: все-таки троюродные дядья по материнской линии. Глядишь, деньгами помогут, может, и за кордон переправят. Будучи в Иране, Каракурт знал, что те сшивались в Мешхеде вокруг рыжебородого петуха, как он называл Джапара Хороза, оказавшегося однолюбом — не переметнулся окончательно к немцам, продолжал служить англичанам. Будто чуял, что германский корабль даст течь. Так уж и однолюб?! Каракурт сам «совратил» его: в тридцать шестом году он по заданию Мадера натравил на Хороза иранскую полицию. Его арестовали, держали в зиндане, пока не вмешался английский консул. Рыжебородого освободили, но не за спасибо — поклялся на Коране, приложив к тому подписку, что будет служить тайной полиции Ирана, поставляя ей те же материалы, что и для англичан. Особо оговорили лишь информацию о прогрессивных деятелях страны и поведении эмиграции.
— Хороший... человек, — благодушно улыбнулся Бяшим, тощий, будто прокаленный солнцем, пожилой человек со слезящимися глазами.
— Ты про этого рыжебородого шакала? — Алты чуть помоложе брата, такой же поджарый. Глаза осоловевшие — часа два назад в компании с братом и Курреевым вдоволь накурился терьяку и теперь пребывал, как и те, в блаженном состоянии. — Лицедей, однако... В Мешхеде все туркмены от него шарахались, как от прокаженного. Людей, шакал, продает... А для тебя, брат, был хорош потому, что ты сам изрядный простофиля. Он тебе крохи давал, а себе куш отхватывал...
— Зато мы беды не знали тогда, меле ёрга[40] у нас не переводился. И нахлебников у нас не было. — Бяшим осторожно глянул на Нуры, кейфовавшего на кошме и, возможно, слышавшего попреки родственников. — Чтобы на мысгал заработать — набегаешься. А теперь еще вот с племянником делись. Нет, чтобы самому принести.