В НКВД у Гурки спрашивали две вещи: кто написал письмо и как его отправили в Нью-Йорк. Но Гурка был к обоим вопросам готов и отвечал, что сам написал, а письмо опустил в почтовый вагон поезда "Караганда - Москва". Ему не поверили, но он стоял на своем, как партизан. А когда отпустили, то в это тоже никто не поверил - уже дома. Соседи, все отбывавшие по пятьдесят восьмой и пять или десять "по рогам", квалифицированно разъяснили, что собрать в узелок, он потом с месяц висел у печки в Гуркиной избе. На работе Гурия восстановили - в это тоже никто не верил. Ходил даже слух, что начальника, кому врезал по замордку, уволили, но профессор Резенкампф, у которого как теплотехника были большие связи в депо, утверждал, что это неправда.
- Зайдешь в избу, Антон? - сказал Гурий. - Выпьем.
- С утра?
- А что? С утра выпил - весь день свободен.
- Спасибо, Гурий, в другой раз. Тороплюсь к Атисту Крышевичу.
- А, к дипломату, Артисту Крысовичу! Сходи, сходи. Отчетливый мужик. Кофеем напоит. В Европах бывал, кофе делает хороший, крепкий, как рельс.
Атист Крышевич попал под Караганду, в Карлаг, а через десять лет, получив еще пять по рогам, - сначала в Степняк, а потом в Чебачинск. С молодости он был на дипломатической работе, больше ничего не умел. Правда, вскоре выяснилось, что нужны его языки. Он их и преподавал в местных школах - где какой требовался: английский, немецкий. Преподавать, впрочем, он тоже не умел: никак не мог взять в толк, как человек, учивший язык с пятого класса, к десятому не может составить самой простой немецкой фразы; его это приводило в страшное недоуменье - с чего начинать, чему учить; к тому ж он не знал, как учить, в чем простодушно и признавался, говоря, что не имеет представления ни о каких методиках.
- А и никто не имеет, - не менее простодушно говорила ему историчка. - Вы поступайте как я: как меня учили, так и я учу. Вас как учили языкам?
- Мы разговаривали с гувернанткой. Или с родителями за обедом. По дням: сегодня по-английски, завтра по-немецки…
Он переводил на латышский Гейне, был знаком с Балтрушайтисом. У Антона он не преподавал; уже в десятом классе Антон принес ему свой перевод из Гете со словами, вспоминая которые, до сих пор покрывался краской стыда:
- Может, вы помните, еще Лермонтов переводил это стихотворение: "Горные вершины".
- Помню, - улыбался в роскошную седую бороду Атист Крышевич, - переводил…
- Понимаете, - горячился Антон, - у Лермонтова - сразу метафора: "спят". У Гете ничего этого нет. "Ьber allen Gipfeln ist ruhe" - и я так и перевожу: "На вершинах горных - тишина".