– Но ведь Гришка… – начала было Настя. Но Илья перебил ее:
– И не смей со мной больше об этом! Все! Хватит!
Настя что-то еще сказала, но Илья, не слушая ее, вышел за дверь, хлопнув ею так, что звон пошел по всему дому, сбежал вниз по лестнице и вылетел из темных сеней на улицу. Ночная Живодерка была пуста, ветер шелестел мокрыми листьями, дождь тут же намочил рубаху, и стало холодно. Илья передернул плечами. Зная, что Настя сейчас стоит у окна и смотрит на него, торопливо пересек темный двор, вышел за калитку и пошел прочь – сам не зная куда.
– Ну, все, чавалэ, готово дело! – весело сказал Яшка, входя во двор Большого дома. – Федор запил.
Двор взорвался недоверчивыми возгласами. Молодые цыгане попрыгали с лестницы, из-за дома прибежали дети, из окон свесились головы девчонок. Яшку тут же окружили, затормошили, засыпали вопросами.
– Правда или нет?
– Ты точно знаешь, морэ?
– Может, не всамделе?
– Куда уж всамделистей! – смеясь, отмахивался Яшка. – Сам видал только что – идет по Грузинской, весь щеглами обвешанный, свиристят, проклятые, как на ярмарке. Верный знак! Ну – кто смелый со мной к Толоконникову?
Дом купца Толоконникова, двухэтажный, с флигелями и мезонином, был самым большим и красивым на Грузинской улице. Его окружал роскошный сад фруктовых деревьев, и в середине лета сквозь густую листву светились желтые и розовые яблоки, тяжелые, темные вишни, коричневые, исходящие на солнце соком груши. До самых холодов хозяйка с прислугой собирали с ветвей это великолепие и варили варенье, дразня запахами все окрестности. Хозяин дома, купец-промышленник Мелентий Силыч, страстно увлекался ботаникой и в своем саду выводил необыкновенные сорта роз и пионов, прививал заморские груши к русским рябинам и год за годом пытался – правда, пока безрезультатно – выращивать под колпаками апельсины и лимоны. Но главной гордостью толоконниковского сада был крыжовник. Поговаривали, что во всей Москве не найдется такого сорта, который хозяин привез из Парижа. Знающие люди божились, что и во всей загранице таких кустов раз-два – и обчелся. К середине лета созревали ягоды, тяжелые, прозрачные, медового цвета, светящиеся мелкими косточками, каждая со сливу величиной. Смотреть на это чудо приезжали даже профессора Московской академии. Про толоконниковский крыжовник по Москве ходили легенды, но даже самые отчаянные смельчаки не могли похвастаться тем, что пробовали его.
Еще никому не удавалось совершить удачный набег на сад Толоконникова. Мало того, что он был обнесен высоченным забором; мало того, что ночами вдоль этого забора бродили злющие кобели, – но в саду еще постоянно маячил сторож Федор, устрашающего вида мужик с рябым плосконосым лицом, единственным глазом, тусклым и страшным, и заряженной солью берданкой. Когда это чудовище спит, не знал никто. Стоило в любое время дня или ночи даже просто прикоснуться к свешивающимся через забор сада ветвям, как тут же раздавался скрипучий голос: «Ходи, ходи мимо, добрый человек». Федор не ругался, не орал, но от его негромкого голоса брала такая жуть, что «добрый человек» убегал от забора во все лопатки. Цыганки всерьез уверяли, что Федор – беглый каторжник и убийца. Беременные женщины опасались лишний раз пройти мимо толоконниковского дома, свято веря, что от взгляда Федора может случиться выкидыш. Дети боялись его смертельно и бросались врассыпную, едва заметив бредущую по улице горбатую, приземистую фигуру. Разумеется, что в те дни, когда Федор был в добром здравии, никто из живодерских храбрецов даже близко не приближался к толоконниковскому саду.