И в ресторане, в крохотной «актерской» за общим залом, забыв о предстоящем выступлении собственной дочери, Илья продолжал с тревогой следить за Маргиткой. Та была сильно бледна и как-то болезненно шумна сегодня: ее гортанный голос раздавался в комнате громче других, Маргитка то хохотала как сумасшедшая, то принималась бешено браниться, отталкивая других девчонок от зеркала и сбрасывая со «своего» стула чужие шали и ленты, то умолкала на полуслове, стиснув пальцами виски, и смотрела в распахнутое окно, за которым уже темнело. Во дворе ресторана цвел тополь, уборная была полна пуха, и Илья, глядя на то, как белые пушинки садятся на распущенные косы стоящей к нему спиной Маргитки, отчетливо чувствовал, что сходит с ума. Так бы и подошел, дернул бы за руку, спросил, что стряслось, прижал бы к себе чертову эту куклу… Несколько раз за вечер Маргитка поворачивалась к нему, но смотрела пустыми глазами, и Илье становилось страшно от серой бледности ее скул и щек. Он даже не сразу услышал обращающуюся к нему Дашку, и той пришлось осторожно потрогать его за рукав:
– Отец, пожалуйста, отец… Дай ноту.
Он потер кулаком лоб, взял гитару, тронул струны, и Дашка принялась распеваться. Илья машинально аккомпанировал и одновременно спрашивал у Кузьмы:
– Кто в зале-то сегодня? Я проходил, видел – полна коробочка…
– Да, народу много. – Кузьма старательно полировал суконкой ботинок. – Толчанинов с друзьями сидят, уже знают, что Настькина дочь дебютствует. Заволоцкий пришел. Купец Вавилов со своей обоже. Актриса Несветова с поклонниками, студенты набились… Да, Маргитка! Эй! Твой каторжник тоже сидит!
Маргитка дернулась, словно на нее вылили кружку кипятка, обернулась к Кузьме, и Илья увидел одни глаза, зеленые перепуганные глаза на белом лице. «Вот оно что… С ним, курва, виделась сегодня…» Илья даже опустил гитару да так и стоял, не сводя глаз с давно отвернувшейся Маргитки – до тех пор, пока его не тронули за плечо.
– Отец… – немного удивленно позвала Дашка, и Илья едва удержался, чтобы не выругаться. Как можно спокойнее спросил:
– Что тебе? Еще играть?
– Нет… У тебя бас подвирает.
Несколько гитаристов изумленно обернулись на них. Мысленно чертыхаясь, Илья перехватил гриф, начал восстанавливать настройку. Доигрался, старый пень, – не чует, что гитара врет. Вон как все встрепенулись. Ох ты, бог цыганский, масхари,[51] – чем же это кончится-то?..
Зал привычно встретил цыганский хор аплодисментами. Илья с облегчением заметил, что открыты все окна: Осетрова не остановил даже тополиный пух, разлетающийся по паркету. Было душно, ночью ожидалась гроза, темно-синие тучи уже сходились над крышами. Зал был полон, горели свечи, язычки огня розово подсвечивали лица гостей. Капитан Толчанинов, привстав из-за стола, помахал Илье, шутливо поднял бокал. Он поклонился в ответ, попробовал улыбнуться – не вышло. Глаза сами собой поворачивались к дальнему углу, где один за пустым столом, увенчанным только бутылкой мадеры, сидел Сенька Паровоз.