– Почему съехала?
– Сами, поди, знаете.
– Знали бы – не пришли! – рассвирепел Митро. – Да отвори ты уже! В долгу не останусь, не бойся!
Но старик уже и сам понял, что отвязаться от цыган будет трудно, и, кряхтя, открыл калитку. Красноватые слезящиеся глаза из-под сивых бровей подозрительно осмотрели обоих.
– Нешто вправду ничего не слыхали? Эх-х, грехи наши тяжкие… И ктой-то брешет, что все цыгане промеж себя родня? Тож, как собаки, живут… Ты же, сатана немытая, – дед недовольно взглянул на Илью, – приходил к барыне, говорил с ими цельный час, барину расстройство личности соорудил – и ничего не знаешь?
Митро резко повернулся к Илье.
– Саво «расстройство личности»? Ту со, явдян адарик?[56]
Захваченному врасплох Илье оставалось только кивнуть.
– Сволочь! – с чувством сказал Митро и снова повернулся к старику. – Так что же, отец, куда барыня уехала?
– Так что в Санкт-Петербурх укатили. В большой печали уезжали и все плакали, как по мертвому. У меня, старого, и то сердце надрывалось, на них глядючи.
– Отец, – нерешительно вмешался Илья, – скажи, а где горничная, которая у Данки… у барыни в комнатах служила? Такая молоденькая, с косами. Машей звать. Здесь она или тоже…
– Здесь пока. Внучка это моя. – Старик насупил брови, заложил руки в обширные карманы фартука и еще раз с большим подозрением осмотрел цыган. Илья явно не внушал ему доверия, и, помедлив, дед повернулся к Митро. – Так и быть, кликну ее. Только говорить при мне будете. И недолго.
– Это уж как велишь.
Старик повернулся к дому, зычно закричал:
– Марья! Машка! Стрекоза! Подь сюда незамедлительно!
Вскоре из дома выбежала знакомая Илье горничная в сером платье. В руках у нее была тряпка: видимо, приводила в порядок мебель. Она удивленно посмотрела на цыган, узнала Илью:
– Ой, здравствуйте вам… Чего, дедушка, кричите? Вам вредно…
– Слушай, красавица, это ты при госпоже служила? – обратился к ней Митро. – Скажи, отчего она уехала?
Маша вопросительно взглянула на деда.
– Говори, что слыхала, – важно разрешил тот. – Это барынина родня, будь она неладна на четыре корки.
– А что я слыхала? – растерянно сказала горничная. – Тут без слыха все понятственно… Должно быть, потому съехали, что барин переметнувшись.
– Чего?
– Переметнувшись, говорю. Другую себе нашли Казимир Збигневич, с купеческой вдовой Заворотниковой закрутивши. Барыня долго не знали, а уж как узнали… Смерть, как они ругались!
– Ты слышала?
– Что я, весь переулок из окон повысовывался – уж очень Дарья Степановна голосили. Да бранились-то как! Я и словов таких ни от кого не слыхала. Уж как только она его не называла, чего только ему не желала! А потом еще не стерпела и ручку к нему приложила. Барин весь зеленый выскочили, приказали подавать, а из окна в него – и ваза летит, и статуй Амуров, и кружки, на Рождество даренные, и даже пуфик! И вот ведь досада какая, пуфиком-то барыня попала, мебель ценный – на части, а барину – ничего! Чугун, он чугун и есть…