Что ж, промолчим насчет случившегося — авось само собой забудется…
В этом мире очень важно не выказывать слишком открыто свои эмоции. Что бы там ни было, поток в конце концов все равно вынесет куда следует. Часто появляясь в сёгунском замке, Янагисава и там не высказывал прямо своего мнения. Его противников это явно ставило в затруднительное положение. Зацепиться им было не за что, оставалось только беспорядочно шуметь и галдеть.
Сёгун же, задаваясь вопросом, как быть, превыше всего ценил мнение Ёсиясу Янагисавы. До его высочества тоже, конечно, доходили отголоски общественного мнения, и у своего фаворита он искал совета и помощи с намерением облегчить судьбу ронинов из Ако. Однако тот с многозначительной улыбкой неизменно отвечал, что торопиться некуда. То, что он не только перед сёгуном, но и в других местах хвалил ронинов за вассальную верность, было тоже невредно. Пожалуй, за верность их и впрямь следовало похвалить. Однако же похвалы похвалами, а закон нужно соблюдать неукоснительно, чтобы ни у кого сомнений на этот счет не оставалось. Пройдет некоторое время, и все осознают разницу между верностью и законом. Блюсти, конечно, надо и то, и другое — и менять сии принципы никак нельзя. Так оно и останется во веки веков. Не видеть этого могут только глупцы, ослепленные своими эмоциями. Пусть даже и есть такие, что понимая, какая непреодолимая стена ожидает их впереди, все же преисполняются решимости прорваться, пробить стену, то большинство, которому гарантировано существование в тесном мирке, отгороженном этой стеной, их надежд не разделяет. Они не того полета птицы, довольствуются тем, что дано. В тот миг, когда такой храбрец заносит меч, веря, что делает это во имя справедливости, он тем самым подспудно удостоверяет правомерность того ограниченного мирка, в котором ему и даны гарантии на жизнь. И эмоции его действенны лишь внутри этого мира.
Янагисава, посмеиваясь, еще раз перечитал шуточные стишки. Наконец ему надоело, и он лег в постель. Смазливая молоденькая служанка кокетливо приблизилась к ложу.
— Погаси фонарь, — приказал Янагисава.
Во тьме, где слышалось только дыхание утомленной красотки, он еще некоторое время лежал с открытыми глазами, не в силах уснуть. Стишки, которые он только что читал, оказались на редкость прилипчивые — так и вертелись в голове. Казалось, где-то во мраке зимней ночи слышится приглушенный смех сотен тысяч горожан. Ощущение было очень странное. Янагисава был не из пугливых, но вдруг не то во сне, не то наяву этот хохот многотысячных толп превратился в огромный ком и взорвался с оглушительным грохотом.