На подворье князя Хосокава в верхней комнате, правда, подобных разговоров не велось, но когда из нижней комнаты слышались оживленные голоса молодых самураев, Яхэй Хорибэ и другие ветераны, бывало, спускались к ним послушать. Кураноскэ с улыбкой провожал их взором.
Между ронинами и их охраной с самого начала установились совсем не такие отношения, какие могут быть между арестованными и стражниками. Со временем пленники настолько разбаловались от хорошего обращения, что стали позволять себе капризы. Бывало, так и заявляли своим стражам: мол, воротит уже от ваших яств, принесите лучше просто квашеных овощей, а то, мол, мы уж давно в ронинах обретаемся, простецкой пищей перебиваемся, так она нам и больше по вкусу!
Наступил Новый год. Князь Хосокава пожаловал своим пленникам по новому кимоно-косодэ. Подали и праздничного сладкого вина.[207] На плоских чарках был нарисован журавль.
Луч солнца в первый день нового года коснулся сёдзи с южной стороны дома. Было, казалось бы, ясно, что в конце года сёгун должен был вынести свое решение… Ронинам казалось чудом, удивительным сном, что они все еще живы и встречают еще одну весну. Стража разделяла чувства пленников. «С Новым годом!» — с чувством поздравляли все друг друга, вкладывая в эти простые слова особый смысл. В светлых кимоно все смотрелись празднично. В безоблачном небе слышалось верещание воздушных змеев.
Яхэю Хорибэ в этом году исполнялось семьдесят семь, Кихэю Хадзаме — шестьдесят девять, Кюдаю Масэ — шестьдесят восемь, Дзюнаю Онодэре — шестьдесят один, Магодаю Окуде — пятьдесят семь.[208] Все они прожили долгую и славную жизнь. Но думали они не только о себе и своих годах, но и о своих близких, мысленно спрашивая себя: как они там?..
Кураноскэ сообщили, что Тикара под конец года простудился. «Как он? О чем сейчас думает?» — гадал командор, сдерживая подкатывающий к горлу комок. Вспоминалось, как они жили в Ямасине. Когда пересаживали пионы, вместе с Тикарой споро махали мотыгами, и от черной земли поднимался пряный дух. В лучах яркого осеннего солнца, пробивавшегося сквозь листву и пригревавшего плечи, отец с улыбкой поглядывал на сына: тот тяжело дышал, по свежему, молодому лицу струился пот… Эта картина вдруг отчетливо всплыла в памяти Кураноскэ. Привыкнув видеть во всем светлую сторону, он постарался прогнать от себя мрачные думы, которые навеяло воспоминание о том солнечном осеннем дне, и обвел глазами своих соратников.
Яхэй Хорибэ, который в последнее время маялся животом, жалуясь, что у него от разносолов несварение желудка, выбрался на веранду погреться и погрузился в чтение «Троецарствия».