— Ничего, что мы уходим? — обратился Дзиндзюро к Хаято, подразумевая, что Осэн остается одна дома.
— А что? — сразу вскинулся тот, подозрительно глядя на приятеля.
— Ну, ведь Осэн-то как же? — решился все же вымолвить Дзиндзюро.
— Так тебе все известно? — угрюмо осведомился Хаято. — Только ты не проболтайся!
— Да что уж, сударь! Что я, не понимаю? Вы же мне не чужой!
Дзиндзюро припомнил, как до этого романа Хаято залучила в свои сети содержанка собачьего лекаря Бокуана. Понятно, что теперь Хаято не хотел, чтобы об этом упоминали при Осэн.
Вдвоем они шагали вниз по склону холма Сарумати.
— Интересная история, сударь, — начал Дзиндзюро. — Народ-то, судя по разговорам, жалеет этого самоубийцу…
В городе сейчас только и разговоров было, что о ронинах из Ако. Всем остальным делам и происшествиям, если это к ронинам не относилось, люди, похоже, вовсе не придавали значения. А Дзиндзюро имел в виду случившееся недавно сэппуку одного из ронинов рода Асано, к мстителям не примкнувшего, — Мокуноскэ Окабаяси. Хаято наверняка еще ничего не слышал.
— Говорят, в Ако он был начальником стражи замка, — продолжал Дзиндзюро. — По положению был выше обычного самурайского старшины, жалованье получал в тысячу коку. Да… Только вот почему-то к тем-то ронинам он не примкнул. Его старший брат в Эдо служит — хатамото у самого сёгуна. Так что, когда этот Мокуноскэ ронином стал, он у брата в доме поселился. А они тут как раз и вдарили… Сейчас, значит, ему якобы стало стыдно перед товарищами — ну вот он себя и порешил. Во всяком случае, от прочих братьев сёгуну послали такое донесение. В самом, значит, конце года.
Хаято, слушавший молча, без особого интереса, вдруг встрепенулся:
— Так что же… Братья его убили, что ли?
— Похоже на то. Если послушать, что толкуют, выходит, что так. Может, ему и самому стало их жалко. Если этому харакири искать объяснение… Уж наверное, он не мог не знать, что Кураноскэ со своими молодцами объявился в Эдо… А тут вдруг сам ни с того ни с сего… Чудно как-то получается. Наверное, старший брат и другие его братья возмутились, что он не поступает по чести, как велит Бусидо, ну и заставили его все-таки вспороть себе живот. Так в народе говорят. Неужто Бусидо до такого может довести?
Хаято на глазах у Дзиндзюро стал мрачнее тучи. Мещанину Дзиндзюро вольно было смеяться, а самураю в этом случае, наверное, было не до смеха — уж слишком жестокая получается история.
— Народ-то на стороне старшего брата, который убил младшего. Толкуют, что, мол, вот такие люди и нужны. Скоро, мол, у нас такие появятся… А все же того бедолагу жалко — и стыда нахлебался, и умер сам по себе, а к тем сорока семи, с которыми все как с иконами носятся, его уж все равно не причислят.