Укладываюсь поудобнее, утыкаюсь лицом в тёплый бок. Или это не бок… поди разбери. Нет, это, наверное, грудная клетка, потому что сердце слышно. Ого, как стучит. Частовато для такого большого существа. Может, большой зверь сердится, что я не даю ему встать? Ладно, чувствую, пора просыпаться.
Зеваю, потягиваюсь, продираю глаза. Странно, обычно я помню, где засыпала, даже спьяну. А спьяну, похоже и было, судя по сушняку. И голова немного кружится. Атас.
Слева от меня кто-то лежит. Медленно поворачиваю голову вверх, чтобы посмотреть, кто. С того конца на меня квадратными глазами взирает Азамат. А что, собственно… о-о-о-ой, да, вспомина-а-а-аю!
Вовремя соображаю, что подскакивать и шарахаться не стоит — голова закружится, а может и стошнить. Он не оценит.
— Привет, — говорю. Язык нифига не слушается. — Я тебе не очень помешала?
Молча мотает головой, волосы на лицо падают. Он с распущенными спит? И не путаются?
— У тебя чего-нибудь попить нету?
Всё так же молча берёт с тумбочки позади себя бутылочку минералки. Господи, Азамат, кто скажет, что ты не прекрасен, — рыло начищу!
Пью, сколько могу за один присест. Потом дышу. Голова кружится.
— Можно узнать, как вы тут оказались? — спрашивает он слегка не своим голосом. Или это у меня всё ещё глюки?
— А ты не помнишь? — говорю. Кажется, он бледнеет.
— Боюсь, что нет.
— Я отравилась галлюциногенами, — говорю. — Пришла попросить тебя помочь мне найти лекарство, потому что сама видела всякий бред, не смогла бы прочитать этикетку.
— И… почему вы меня не разбудили?
— Мне казалось, что разбудила.
— А я что-то сказал?
— Да. Что всё будет хорошо, и что мне всё приснилось. А потом я отрубилась. Ты правда не помнишь?
— Нет.
Садится, трёт лицо руками. Пижама на нём тёмно-зелёная в обтяжку, рукава длинные, вырез к шее вплотную. Как в этом спать можно — не знаю. Зато какая талия… Под курткой-то не видно. Буду для мамы фотографировать, надо будет с него куртку ободрать. Так, хватит о чуши думать. Мне всё ещё нужно лечиться, все-таки и рецидив возможен.
— Знаете, это могло случиться, — говорит.
— Что? — не понимаю я.
— Что я говорил во сне. У меня младший брат в детстве страдал кошмарами, приходил ко мне в комнату чуть не каждую ночь. Я привык его успокаивать, не просыпаясь. Видимо, привычка сработала.
Начинаю ржать, хотя мне это сейчас совсем не показано.
— Извини, — хрюкаю. — Мне всё ещё нехорошо, хотя, по крайней мере, глюков не ловлю. Ты не можешь со мной сходить, проследить, чтобы я ничего не перепутала?
Смотрит на часы, там шесть утра.
— Хорошо, — говорит. Встаёт, надвигает тапки. Ступни у него узкие, пальцы длинные. Вообще, жутко красивый мужик был до ожога. Да и сейчас, в общем-то… А какие волосы — это вообще чума! Распущенные-то они ещё вполовину длиннее, жёсткие, блестящие. Хорошо, что мне так плохо.