Психолог, которому в ходе процесса надлежало пройтись по закоулкам души Эрны Демпеляйн, оценил ее интеллектуальные способности, как примерно равные таковым умеренно одаренной гориллы, то есть глупость ее сомнений не вызывала, однако, что случается, согласитесь, нечасто, фройляйн Демпеляйн сумела обратить даже свою глупость себе на пользу: она прекрасно сознавала, что глупа. И рассуждала о своей глупости, как другие рассуждают о докучливой, но, увы, неизлечимой, хоть и не представляющей опасности для жизни хвори. И, что также установил психолог, эта особа была настолько сосредоточена на Шлессерере, что имелись все основания говорить о сильнейшей психологической зависимости от этого человека.
Все изложенное выше, как вы вскоре убедитесь, не предвещало для Шлессерера ничего хорошего.
Я присутствовал на допросах Демпеляйн как представитель прокуратуры, хотя сам в них не участвовал. Позже я лично возглавил повторное расследование. Вследствие важности ее показаний допросы Демпеляйн проводились следственным судьей. Я близко знал этого человека, он не был ни карьеристом, ни буквоедом, а человеком совершенно иной мотивации, я не собираюсь сейчас говорить об этом, ибо это завело бы меня бог знает куда. Короче говоря, я не сомневался, что допросы Эрны Демпеляйн будут проведены надлежащим образом.
Демпеляйн, которой в ту пору успело стукнуть сорок, находилась на пике увядания, если можно так выразиться, и прекрасно это понимала; деловито и монотонно, без следа какой бы то ни было плаксивости она излагала допрашивающему ее следственному судье ход событий.
Она без каких бы то ни было оговорок признала свою вину, я бы даже сказал, с некоторой долей облегчения. Демпеляйн, по ее словам, сама приобрела пеларгонию, после чего поехала в город, нашла особняк Шлессерера и позвонила в дверь – она знала от Шлессерера, что, кроме фрау Шлессерер, дома никого нет. Ей отперла фрау Шлессерер, она, Демпеляйн, «в знак примирения» протянула ей пеларгонию, назвала себя и заявила последней, что, мол, пришло время объясниться. Что и как говорить, как она утверждала, ее наставлял сам Шлессерер. Фрау Шлессерер была явно смущена, даже растеряна, но все же оставалась дружелюбной, впустила ее в дом, несмотря на ранний час и на то, что она явно только что поднялась с постели, поскольку вышла к ней в купальном халате…
– Фрау Шлессерер знала, кто вы… то есть что вы – любовница ее мужа?
– Вполне возможно, – ответила Демпеляйн, – она сказала, что не понимает, в чем нам с ней объясняться, но пригласила меня сесть и даже предложила яблочной водки. И себе налила, а когда она отошла поставить пеларгонию на столик, я всыпала средство ей в рюмку. Средство это мне дал Шлессерер. Она выпила, но не умерла. Только сказала: «Что-то я не пойму, на вкус – как дерьмо…» Наверное, это и были ее последние слова, потому что она тут же побежала в ванную и там… Там ее вырвало, раз, потом другой, третий… Ну, я взяла пояс от манто, набросила ей на шею и стала затягивать. Никогда бы не подумала, что все будет так легко.