— Конечно, Иосиф Виссарионович. Обязательно. Но и смазывать тоже. И потом: человек – всё-таки не машина. Поэтому человека можно и, я считаю, нужно предупредить – один раз, и при этом он должен очень хорошо знать и понимать: второго раза – не будет.
— Но всё-таки вы считаете – надо мягче.
— После войны, Иосиф Виссарионович. После войны. Сейчас – нельзя.
— Считаете, что война обязательно будет?
— Она уже идёт, Иосиф Виссарионович. Хотим мы или нет – уже ясно, что придётся воевать и придётся победить.
Они говорили уже очень долго – гораздо дольше, чем Гурьев предполагал, но беседа шла лучше, гораздо лучше, чем он мог надеяться в самых смелых своих мечтах. Он готов, подумал Гурьев. Он готов, мой мальчик, мой малыш. Не знаю, будет ли у меня когда-нибудь сын, но ученик – уже есть. Лучший из лучших. Гурьев смотрел на них – на светлые, чистые лица детей, на лицо Сталина, с какими-то вдруг обмякшими и разгладившимися чертами, смотрел на румянец, проступающий сквозь серо-жёлтую старческую бледность, и понимал, что угадал. Я опять угадал, подумал он. Сумел сделать невозможное. Не только угадать мечту великого Сталина – воплотить её. Вочеловечить. Очеловечить. Самую главную мечту – мечту бывшего грузина, ставшего русским беззаконным царём, о его, бывшего грузина, русских детях. Вот, они сидят сейчас в кабинете у Сталина – самого великого Сталина! — вдвоём, чудесные, ненаглядные русские дети, будущие, да что там – в общем, уже состоявшиеся хозяева земли русской, два необыкновенных, неописуемой красоты и чистоты алмаза, превращённые им, Гурьевым, в бриллианты. Не для Сталина, нет – даже если Сталин и думает так, сам Сталин. Пускай. Ну да, ну да. Я просто делал, что мог. Что должен. И вот – случилось. Случилось, чему суждено. А Сталин? Сталин. Его время кончается, истончается, утекает между пальцев. Наступает другое, уже наступило. Почти.
— Спасибо вам, Андрей Вениаминович, спасибо, что нашли время со мной побеседовать, — Сталин остановился, снова вернулся к столу, сел и посмотрел на ребят. И вдруг совсем другим голосом проговорил: – Спасибо вам, дети. — Он два раза как-то немного странно дёрнул головой, кашлянул и повторил: – Спасибо, дети. Идите. Яков Кириллович. Ты останься, пожалуйста.
Гурьев сделал знак глазами – подчиняйтесь. Даша и Андрей – в самом деле, как дети – поднялись, попрощались, и, взявшись за руки, не оглядываясь, как учил их Гурьев, вышли из кабинета. Сталин, глядя им в затылки так, словно хотел просверлить, смотрел, смотрел – пока тяжёлая двойная дверь не затворилась за ними. Он перевёл взгляд на Гурьева, и тихий, еле слышный, торжествующий рык вырвался из его глотки. Гурьеву даже сделалось не по себе. Сталин молча набил трубку, раскурил, посмаковал дым. И снял телефонную трубку прямой связи с Поскрёбышевым: