— Здравствуйте, Раюша, рад вас видеть, — ответил Евгений Данилович и улыбнулся одними только глазами.
Лица, обращенные ко мне, немного смягчились. Я решила не обращать на них внимания. Иного выхода у меня не было.
— Я не нарочно тогда так танцевала… Я… я не могу с теми. Не хочу…
Между нами неожиданно образовался проход, по которому я протиснулась к нему, и сразу попала в объятия Альфиюшки.
— Я знала… Я знала, что ты хорошая! — принялась она звонко тараторить. — Дядя Женя, я знала…
Но я, подняв легонькую худышку на руки, слушала только Евгения Даниловича.
— Мне было ясно, что на съемке вы думали только о своей роли. Я слишком хорошо узнал вас, Раюша, за время работы, чтобы подозревать другое. И спасибо, что пришли…
— Но как мне быть? — перебила я его. — Я могу репетировать сколько необходимо, потом тренироваться одна… Неужели нельзя нагнать план картины?
— Может быть, но… погубив картину. Я на это не пойду, Раюша!
Пускай на глобусе ты кажешься листком,
Занесенным случайным ветерком,
Башкирия моя! Твой сын простой,
Я восхищен твоею красотой!
Он взял притихшую Альфиюшку за руку, но говорил мне: — Вот как написал башкирский поэт! Нам доверили показать искусство маленького народа так, чтобы вся наша страна узнала, как оно прекрасно.
— Правильно, — убежденно подытожил крановщик Гоша, но тут же спросил: — А нельзя ли все-таки поскорее как-нибудь…
В глазах Евгения Даниловича мелькнули знакомые мне искры.
— Как-нибудь?.. — резко переспросил он. — Слова Ленина о важности искусства кино написаны почти в каждом кинотеатре, но вы, я вижу, не сумели их прочесть… Как-нибудь… чтобы зрители, равнодушно глядя на грубую игру актеров и наспех поставленные танцы, начали от скуки подсчитывать, во сколько обошлись пышные костюмы и все прочее!
— Но что же нам делать! — в замешательстве воскликнула я.
Он, улыбнувшись, отпустил Альфиюшкину руку и положил ладонь на мою голову.
— Надо стараться сделать такой фильм о прошлом Башкирии, который сможет взволновать сердца сегодняшних людей. Фильм может попасть и в страны, где до сих пор существуют надписи: «Только для белых», «Только для европейцев»… А мы своим искусством должны убедить, что любовь, страдания, мужество одинаковы у всех национальностей и рас… Разве я имею право согласиться вместо серьезной кинокартины намалевать так называемый экзотический пестрый коврик, какими еще торгуют на базарах?
— Евгений Данилович, но те-то соглашаются, весь пароход знает!.. — воскликнула костюмерша Галя, в смятении уцепившись за руку своего красавца Виктора. — Мы, конечно, не творческие работники, только мы не хотим их допускать… Мы знаем вас…