Евгений Данилович долго смотрел на меня, потом усмехнулся, но сказал серьезно:
— А если бы сюда загнали вас фашисты, желая выпытать имена людей, вместе с которыми вы боролись? Вот они окружали бы вас, выходя из-за этих построек… Они обещают вам жизнь, радости, работу в лучших театрах — все, все, что вы пожелаете… Подходят все ближе, ближе…
— Я закрыла бы глаза и с разбегу вниз! Чем быть предателем… — перебила я его.
— Вот и невесте пастуха казалось, что лучше «с разбегу», чем стать женой убийцы своего отца, виновника гибели жениха. Она ведь здесь еще не знает, что пастух жив… «Камыши» удерживают ее, говорят о радостях жизни, но она хочет вырваться от них… «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» — говорили испанцы в дни войны с фашистами.
Эти слова повторяла я и сейчас, начав свои занятия. Отступив от опасного края, я повторила все, что делала утром на репетиции.
Да, в движениях было отчаяние, но это было отчаяние слабого человека. Не было ни одного движения, говорившего: «Лучше умереть стоя, честным человеком…» Невеста пастуха была здесь настоящей размазней.
Как ни старалась я импровизировать, припоминая все, что мы делали в школе, ничего путного придумать не могла. Только махала руками, как ветряная мельница, да дробно выстукивала носками туфель.
Обозлившись на себя и на Анну Николаевну, я все-таки не разрешила себе вернуться на пароход… Пропев вполголоса несколько тактов из «Спящей красавицы», я с ожесточением принялась исполнять свои любимые вариации. По правде сказать, они стали менее любимыми сегодня, когда я думала только о невесте пастуха.
— Эй, смотри не повреди ногу в темноте! — совсем близко прозвучал голос Анвера.
Он стоял у самого края площадки. Я смутилась, но, не показав вида, ответила:
— Да нет, еще все видно!
— Хорошо вариации танцевала, — сказал он и, махнув рукой в сторону, добавил: — Всем понравилось.
Только тут я увидела большую группу усевшихся в тени людей. Они и теперь сидели неподвижно и тихо. Анвер что-то крикнул им по-башкирски. Все сразу заговорили и окружили меня. Из наших балетных была только Фатыма, остальные, вероятно, колхозники. Все обращались ко мне по-башкирски. Я кивала головой и улыбалась, когда они смеялись.
Анвер тоже смеялся и что-то быстро им рассказывал.
— О чем они? Скажи, наконец, — спросила я его вполголоса.
Молодой человек в новом офицерском кителе, но без погон, пристально взглянув на меня, сказал с заметным башкирским акцентом:
— Мы говорили, что все колхозники тоже хотят посмотреть балет.
Он был самым старшим по возрасту и почти такой же высокий, как Анвер. Он казался мне удивительно знакомым, но откуда, я не могла припомнить. Пока он говорил, все уважительно смолкли, а потом наперебой заговорили.