Годы практики — хоть сдохни — даровали ей левую руку Джо Луиса и правую красавчика Бруммеля (по крайней мере так говорит Даффи[25]).
Поскольку она играет так прекрасно, я всегда чувствую необходимость вести себя с ней особенно мерзко. Например, когда она играет какую-нибудь раннюю вещь Бетховена, звучащую так, словно ее украли у Моцарта, я бросаю любое свое занятие, что бы я ни делала, и с небрежным видом направляюсь в гостиную.
— Первоклассная работа ластами, — говорила я, достаточно громко, чтобы перекрыть звуки музыки. — Шлеп! Шлеп! Шлеп!
У Офелии молочно-голубые глаза, мне нравится думать, что у слепого Гомера были точно такие же. Хотя она играет почти весь свой репертуар по памяти, время от времени она двигается к краю стула, сгибается в талии, как автомат, и, щурясь, вглядывается в ноты.
Однажды, когда я заметила, что она похожа на слепого кролика, она вскочила со стула и чуть не прибила меня свернутыми в трубочку нотами сонаты Шуберта. Офелия лишена чувства юмора.
Перебравшись через последний холм и увидев Букшоу, раскинувшийся с противоположной стороны поля, я задохнулась от восторга. Именно с этой точки обзора и в это время суток он нравился мне больше всего. Когда я приближалась с западной стороны, старый камень светился мягким шафрановым светом в лучах садящегося солнца, на фоне пейзажа напоминая заботливую курицу-наседку, сидящую на яйцах, а над головой довольно развевался «Юнион Джек».
Дом не подавал виду, что заметил мое приближение, словно я была подкрадывающимся тайком нарушителем.
Даже на расстоянии четверти мили я слышала звуки токкаты Пьетро Доменико Парадизи из сонаты ля-мажор, доносившиеся мне навстречу.
Токката была моим любимым сочинением; с моей точки зрения, это величайшее музыкальное достижение в истории, но если Офелия узнает об этом, она больше никогда не будет ее играть.
Когда я слышу эти звуки, мне кажется, будто я лечу по крутому восточному склону Гуджер-хилл, бегу так быстро, что ноги почти не чуют под собой земли, я кричу навстречу ветру, словно восторженная чайка.
Подойдя ближе к дому, я остановилась в поле и прислушалась к безупречному потоку нот, не слишком presto — именно так, как я люблю. Я вспомнила, тот вечер, когда я в первый раз услышала, как Эйлин Джойс исполняла токкату на Би-би-си. Отец включил радио, но не слушал, погрузившись в коллекцию марок. Звуки музыки пронеслись по коридорам и галереям Букшоу, взлетели по винтовой лестнице и проникли в мою спальню. К тому времени, как я узнала пьесу, сбежала по лестнице и ворвалась в кабинет отца, музыка уже закончилась.