Он шагнул вперед, взял ее за локоть. Леди Гамильтон вздрогнула от его прикосновения, и он с трудом удержался, чтобы не бросить возмущенный взгляд на застывшую, словно статуя, Эсмеральду.
— Мадам, — тихо проговорил он, — вы не сказали мне, что это Эсмеральда подарила вам ваше ожерелье.
Его мать смутилась, свела свои темные подведенные брови.
— Подарила его мне? Нет, это я велела садовнику выкопать его…
— И тем не менее, — оборвал ее Томас, — это подарок. Вы говорите, что вас привели к нему ее видения — как легко было бы для нее хранить о них молчание и оставить ожерелье себе. Но нет, ей хотелось, чтобы оно оказалось у вас, и я не верю в ее резоны.
Лицо леди Гамильтон стало каменным.
— Вы руководствуетесь просто-напросто вашими предубеждениями.
— Я просто не доверяю иностранке, у которой нет никаких оснований проявлять такую щедрость. К тому же у нее могут быть мотивы, о которых вам ничего не известно, — возразил он, забыв в своем раздражении, что надо потворствовать иллюзии матери, будто бы эта спиритка обладает сверхъестественными способностями. — Разве вам не приходило в голову, что эту вещь могли украсть? Представьте себе, какой вред это может нанести вашему мужу в парламенте, если наша семья будет замешана в краже. Мадам, я бы попросил вас снять это ожерелье и спрятать его, пока мы не вернемся домой. А затем вы уберете его и сделаете вид, что не можете его найти. — Он посмотрел на нее, безжалостно пользуясь ее неуверенностью, которая под влиянием Эсмеральды превратилась в страх. — Не носите его и даже не говорите о нем, пока эта спиритка не уедет.
Краска схлынула с ее лица, а вместе с ней исчезли все следы ее былой красоты.
— Вы меня наказываете, — шепотом сказала она, — за то, что я не избавилась от нее, как вы мне велели.
Томас растянул губы в улыбке, хотя улыбаться ему вовсе не хотелось.
— Нет, мадам. Я пытаюсь спасти вас. — И с этими словами он отпустил ее, надеясь, что она исполнит его требования.
Он повернулся лицом к женщине, неподвижно сидевшей на другом конце гостиной, женщине, излучающей мрак, с которым ему приходилось сражаться вот уже почти год, женщине, которая втерлась в общество так основательно, что ее присутствие стало совершенно неизбежным.
Он никогда не разговаривал с ней, никогда не признавал ее, зная, что со временем ее выбросят, как вышедшую из моды шляпу. То была его ошибка, ибо время шло, а общество все еще не устало от нее, — ошибка, которую он больше не повторит. Но при всем при том он ощущал ее присутствие на каждом обеде и званом вечере, оно обжигало, как раскаленный уголь, оно воспламеняло его и подстегивало. Она, должно быть, знала, как она притягивает его и до какой степени приводит в ярость, потому что совершенно очевидно, что эта женщина всегда была именно такой, какой хотела быть.