— Записку успела подложить?
— А как же! Скандальчик мне только упростил задачу. Но все-таки он никуда не улетел.
— Ты узнавала, он зарегистрировался на рейс?
— Нет. Я решила, что после нашего бурного общения в присутствии двух офицеров полиции этого делать не стоит.
— Ну, в общем, правильно. Ты на пляже?
— Да, а что?
— Купаться собралась?
— Естественно!
— Не вздумай, Ирка. Я тебе не разрешаю. Слишком сильные волны. Я слышу. И вообще, отправляйся в номер, ложись спать. У тебя был тяжелый день.
— А вот хрен тебе, Юраша, — засмеялась она и показала язык огненной луне, — сначала я поплаваю, а потом уж пойду спать. Все, целую, обнимаю, спокойной ночи.
— Позвони мне из номера перед сном! — прогудел бас. — Я буду волноваться!
Она не ответила, отключила телефон, убрала его в сумку, встала, скинула льняное белое платье, трусики, заколола длинные шелковистые волосы, нагишом бросилась с пирса в густые алые волны и поплыла широким красивым брассом.
* * *
Наталья Марковна вздремнула в самолете и проснулась, когда объявили посадку. Несколько минут она сосредоточенно вглядывалась в заострившийся профиль мужа. Голова его была запрокинута, рот приоткрыт, синеватые веки сжаты некрепко и в тонких щелках виднелись белки глаз. Она перестала дышать. Убеждая себя, что просто застегивает на нем ремни безопасности и больше ничего, она склонилась над ним, прижала ухо к его груди и выдохнула, только когда услышала тяжелый неровный стук его сердца.
— Володенька, проснись, мы садимся, — прошептала она ему на ухо.
— Да, да Наташа, я уже не сплю, — он открыл глаза, — попроси водички.
— Что, ты хочешь принять лекарство? Так скоро?
— Нет, не волнуйся. Просто попить.
Стюардесса, подавая воду, задержала любопытный напряженный взгляд на лице генерала и с профессиональной участливой улыбкой спросила:
— Вам нехорошо?
— Почему вы так решили? — зло рявкнула Наталья Марковна. — С ним все нормально!
— Наташа, — прошептал генерал и погладил ее по руке, — спокойней, спокойней.
Она понимала, что нельзя так болезненно реагировать на те особенные взгляды, которые теперь постоянно преследуют ее мужа. Но ничего не могла с собой поделать. Она злилась на людей за то, что они так смотрели на Володю. На лице его все отчетливее проступала печать болезни. А если быть до конца честной, то печать смерти. Люди чувствовали это и смотрели, словно пытались прочитать в его воспаленных глазах, в складках смертельно бледной кожи жуткую, но жгуче интересную тайну.
В их взглядах было много всего — любопытство, недоумение, страх, брезгливость. Иногда, очень редко, — жалость. В обычном суетном потоке жизни лицо ее мужа напоминало им о том, о чем они помнить не желали и в общем правильно делали.