Уже в коридоре Октябрьского взял за локоть Лежава.
Побагровев и очень стараясь не отводить взгляда, заговорил:
— Слушай, я рад, что ты вернулся. Честное слово. Всё хотел заглянуть, объясниться… Ты это, ты прости меня: я ведь искренне думал, что ты враг… Данные такие были, ну я и поверил. Сам помнишь, что тут у нас тогда творилось. Тебе, наверно, показывали мой рапорт?
— Не рапорт, а донос, — спокойно ответил старший майор, не делая ни малейшей попытки облегчить Лежаве задачу.
У того дернулась щека.
— Да ладно тебе… Признаю, ошибался. Переусердствовал. Виноват я перед тобой. Прости меня, а? Не ради старой дружбы, а для пользы дела. Правильно ведь Епанчин сказал: одной Родине служим.
— Правильно. — согласился Октябрьский. Лежава обрадовался:
— Вот видишь! Давай пять. — И протянул ладонь, но неуверенно — боялся, что рукопожатия не будет.
Однако старший майор как ни в чем не бывало снял перчатку, крепко стиснул «Японцу» пальцы и убирать руку не спешил.
Лицо грузина осветилось улыбкой.
— Вот это по-нашему, по-большевистски! Значит, простил?
Тогда, по-прежнему не прерывая рукопожатия, Октябрьский повернул кисть пальцами кверху — вместо ногтей там были сморщенные багровые пятна. Увидев их, Лежава побледнел.
— Нет, — ответил старший майор и отвернулся, натягивая перчатку.
Он торопился — нужно было проведать квартиру на Кузнецком Мосту, где работала группа лейтенанта Григоряна.
Доринский сожитель, вымотанный бессонной ночью, уснул не раздеваясь. А Егору хоть бы что. Облился до пояса холодной водой, помахал гантелями, и снова как огурчик. Засиделся в четырех стенах, измаялся — не то чтоб от безделья (дел-то как раз было по горло), а от монотонности и главное от ожидания. Безвылазно торчал в коммуналке шестой день, а звонка от Вассера всё не было. Может, и вовсе не выйдет на контакт?
Натянув майку, Егор вышел на кухню, где соседка слева, в стоптанных тапках, в застиранном халате невнятного цвета, варила щи.
— И хде ты, Зинаида, тильки таку похану капусту берешь? — лениво сказал Дорин, говоря на украинский манер. — Хоть противохаз надевай.
— Пошел ты, Степка,… У тебя и так рожа как противогаз, — огрызнулась соседка, всегда готовая к отпору. — Барин нашелся — шти ему нехороши. А мой Юшка любит. Надо больному дитятке горяченького похлебать?
Егор хмыкнул — Зинкиному сыну, идиоту Юшке, было под тридцать. Ничего себе «дитятко», еле в дверь пролазит.
— Некультурная ты баба, Зинаида Васильевна. На общественной кухне матом ругаешься, живешь в антисанитарных условиях. Как только тебя в Моспищеторге держат, доверяют мороженым торговать?