Поехали не куда-нибудь — в ресторан «Москва», где Егор еще ни разу не бывал. Прежняя зарплата не позволяла, а новую (ого-го-го какую) потратить случая пока не представилось.
Гардеробщик, весь в золоте, был похож на белогвардейского генерала, только со значком ударника на груди. В фойе журчал настоящий фонтан, за ним во всю стену многоцветная мозаика: «Вождь на озере Рица».
«Скоро будут ему молитвы возносить», вспомнил Егор слова зловредного Надиного родителя.
— Что, не одобряешь? — спросил шеф, как обычно, безошибочно угадав невысказанную мысль подчиненного.
— Уж в ресторане-то зачем? — хмуро сказал Дорин.
— И в ресторане, и в бане, и в сундучке у тети Мани. — Октябрьский встал перед зеркалом, поправил галстук (он сегодня был в штатском). — Народ должен видеть своего Вождя всегда и везде. Люди так устроены, что любят не умом, а глазами, ушами, обонянием. Надо бы одеколон придумать, самый лучший, и назвать «Запах Вождя».
Шутит он, что ли, подумал Егор и тут же услышал:
— Я серьезно. Пойми ты, всенародно обожаемый вождь — требование эпохи. Так сейчас нужно. В смертельной схватке сильней оказывается та страна, которая крепче и монолитней, согласен? Ты посмотри, во всех динамично развивающихся государствах сегодня обязательно имеется культ вождя, как бы он ни назывался — фюрер, дуче или микадо. Мы все на пороге войны. Страшной войны, небывалой, на истребление. Либерализм и демократия — сладкая сказочка для жирных и беззубых. В современной войне победит общество, которое бьет кулаком, а не растопыренной пятерней, наступает не гурьбой, а стальным клином. Сколько у клина бывает вершин? То-то. Одна. И непременно стальная. Немцы сделают большую ошибку, если нападут на нас, не дожав Англию. Сначала нужно добить жирных, мягких, а потом уж сойтись сталь против стали, и посмотреть, чья возьмет. Иначе затупим булат о булат, и в выигрыше окажется злато. Как у Пушкина: «Всё куплю, сказало злато».
На пороге огромного зала Егор чуть не ослеп от сияния накрахмаленных скатертей, чуть не оглох от грохота джаз-банда.
Официант повел их в самый дальний угол, но Октябрьский, поглядев по сторонам, сказал:
— Ты свою тетю из деревни сюда сажай. А нас, братец, пристрой вон за тот столик, где табличка «заказано». И давай, мечи жратву, какая получше. Коньяку «Юбилейного», двести грамм. Больше нельзя, нам еще работать.
Рука в перчатке небрежно сунула официанту в нагрудный карман целую сотенную, и минуту спустя старший майор с младшим лейтенантом обосновались в самом центре зала, а за соседним столиком (Егор так и ахнул) сидела заслуженная артистка Любовь Серова, в сопровождении двух модников с прилизанными проборами. Вблизи она показалась Дорину постарше, чем на экране, но зато и здорово красивей. В кино всё черное, белое или серое, а тут было видно, что глаза у Любови Серовой голубые, волосы отливают золотом, а губы ярко-алые. И одета — лучше, чем капиталистки в заграничной картине «Сто мужчин и одна девушка». Крепдешиновое платье с открытой шеей, жемчужные бусы, сережки капельками. Загляденье!