— Крайность?! — Человек с бородкой даже подпрыгнул. — Тебе, Настасья Семеновна, все военное время видится. Да ты глянь, глянь на него, нешто от голода этакая рожа бывает? — И Матвей Ильич ткнул сухоньким пальцем чуть не в самый нос Юрки.
Юрка обиженно поджал толстые губы и пробормотал:
— Но-но, вы не очень-то!
— Баловство одно, помяни мое слово, председатель, одно баловство! — не унимался бойкий счетовод.
— Да ведь нельзя же, — неуверенно твердила Настасья Семеновна, смущенно оглядываясь по сторонам. — Как же так, Матвей Ильич? Неужто глаза закрыть да мимо пройти?!
— Нет, уж ты позволь, матушка, тебя маленько поучить. Никифоров Мишутка в седьмых аль в шестых еще? А прицепщиком ездит, ничего. Ты ему полста рублей за так не даешь? А Валька Сидоркин? Небось уж трудодней семьдесят на уборочной накатал? А он помене этого ростом и в плечах не больно широк... Только у матери его таких еще трое, и не приходится сидеть парнишке сложа руки, заработать самому охота. Знает, на чужих огородах не проживешь! Чего же ты ему полсотни не подбросишь? Или наши ребята хуже этих? Да ты ведь им полсотенную не отвалишь за здорово живешь. И правильно сделаешь!
— Ну ладно, ладно! Вечно с тобой дела не сладишь, — с сердцем махнула рукой Настасья Семеновна. — Уж как-нибудь сама их соберу...
Матвей Ильич, совсем было скрывшийся за дверью, вернулся.
— И не подумай, Настасья Семеновна, — заговорил он строго. — Неужто они милостыньку примут? А если примут, этакие бугаи, так я первый на них посмотрю да посмеюсь. На-кась!
Матвей Ильич пошарил у себя в кармане короткого пиджачка, вытащил старый, замусоленный и в нескольких местах порванный рубль и прихлопнул его ладошкой на столе:
— Принимай, убогие!..
Он победно оглядел ребят и решительно двинулся к двери. Потом еще раз вернулся, спрятал рубль в карман и, вытаращив глаза и дергая бородкой, крикнул:
— Хлебоеды! Много вас развелось, таких. А в борозде-то, в борозде кому стоять, а?..
Стыд горячей волной захлестывал Олега. Он чувствовал себя так, как если бы оказался совершенно голым перед большой толпой народа. Его даже мутило от этого чувства стыда и неловкости.
Но и Настасья Семеновна, видно, была смущена. Она несколько раз без цели переложила с места на место бумажки на своем столе, поправила под платком светлые волосы и вдруг, поглядев на Олега, засмеялась:
— Вот всегда так. Сначала рассержусь, не соглашаюсь, а потом вижу сама: правда твоя, Матвей Ильич! Вот что, ребята, раз уж вы у нас оказались, помогите нам немного на уборке. А мы вас потом в путь снарядим, а?