Руки его лежали на столе спокойно, не дергаясь и не суетясь длинными, но сильными пальцами с аккуратными чистыми ногтями. Взгляд тоже был спокоен, уверен.
— О твоей беде тоже слышал. — обернулся он ко мне. — Равно как и о вчерашних подвигах.
На последней фразе он чуть-чуть улыбнулся, но вполне доброжелательно, без всякого ехидства, которого следовало бы ожидать.
— Так вот вышло. — чуть смутившись, сказал я в ответ.
— Всякое случается. — слегка пожал он плечами. — Если не ради денег, а чтобы товарищам помочь, то греха в этом нет, не беспокойся. Как Игнатий, протрезвел уже?
— Вполне. — кивнул я. — Его вчера в море продержали до полной трезвости.
— Добрый способ. — снова улыбнулся преподобный. — Хороший шкипер, самый лучший, а с такой слабостью справиться не может. Вера. — обратился он к девочке. — Если с рейсом сюда придете, потребуй от Игнатия, чтобы сперва ко мне зашел, побеседовать, а потом уже пусть куда хочет идет. Может, удастся мне заронить искру сомнения в правильности его пути.
— Хорошо бы, преподобный. — кивнула девочка. — А то все говорят, что рано или поздно бедой все закончится. Как пойдет пить, так и меру теряет.
— Вот-вот. — подтвердил священник. — Хоть и шкипер, а на суше берега теряет. Пусть придет, побеседуем. Так что вы сейчас от меня ждете?
— Отец его… — палец указал на меня. — … ко мне охранителем нанял. Со всеми правами, какими подобает. Да сам погиб. И у охранителя моего мозги помялись, не помнит откуда пришел, и как.
Священник слушал внимательно, затем спросил:
— Сказать хочешь, что вы теперь друг без друга никуда? Человек божий Андрей не знает теперь роду-племени, только ты у него осталась, а он тебе единственная защита?
— Верно, преподобный. — ответили мы хором.
Он посмотрел мне в глаза внимательно, о чем-то задумавшись, затем спросил:
— А ты. добрый человек, готов за эту барышню такую ответственность нести?
— Готов, преподобный. — ответил я. — Не дам в обиду.
— А у тебя дети были? — уточнил он. — Или не помнишь?
— Не было, вроде. — покачал я головой. — Не помню я никого с собой рядом.
— И получается, что словно удочеряешь. — сказал священник. — И теперь на тебе будут отцовские обязанности, а вот прав отцовских у тебя не будет. Беречь ее надо будет, охранять, а ни имуществом распорядиться, ни наказать даже. Понимаешь ли?
— Понимаю, преподобный. — кивнул я.
Вера сидела бледная, явно взволнованная, пальцы теребили носовой платок. причем с такой силой, что я ожидал услышать, как затрещит рвущаяся ткань. Вот как для нее это важно…
Преподобный Симон замолчал, продолжая глядеть нам в глаза. Пауза даже несколько затянулась, если на мой взгляд судить, но потом он все же заговорил снова: