Кокорин перенес его более чем обстоятельный ответ на бумагу.
— Опасались нелетной погоды, значит, — подытожил.
Богданович демонстративно посмотрел на часы:
— Надеюсь, мы с вами не будем говорить о погоде?
— Нет, не будем. У вас сохранился билет?
— Разумеется. Билет, Алексей Михайлович, является отчетным документом.
— Номер вагона и место помните?
— Да. Шестой вагон, девятое место. Не понимаю, черт побери, зачем вам это? Я вообще отказываюсь что-либо понимать! У меня умерла жена, я…
— Тише, тише, — шепотом произнес Кокорин. Дождался, когда Богданович успокоится: — Не нужно навязывать свой устав в чужом монастыре, Леонтий Борисович. Здесь важно, чтобы я понимал, а ваше дело — отвечать на вопросы.
Богданович вздохнул, погасил сигарету и, поставив локти на колени, обхватил голову холеными руками:
— Бред, бред какой-то, честное слово! — запричитал. — Я же не отрицаю своей вины в хранении пистолета, но вы спрашиваете о каких-то глупостях: о погоде, о номере вагона, как будто подозреваете меня в чем-то.
— Я всех подозреваю, у меня работа такая, — полушутя парировал Кокорин.
— Трудная у вас работа! — распрямился Богданович. В глазах его сверкнули гневные искорки. — И, наверно, очень высокооплачиваемая.
— Почему вы так думаете? — не сдержал Кокорин улыбки.
— Не станете же вы всех подозревать бесплатно? И тех, кто приносит государству миллионные прибыли, и тех, кто созидает, кто воплощает в жизнь какие-то идеи…
— Заговариваетесь, Леонтий Борисович? Попейте водички. Хотите, холодненькой достану из холодильника?
Подобные выпады следователь переносил со стоическим спокойствием, они его не только не смущали, но даже не подвигали на какие бы то ни было умозаключения.
— Вы что-то сказали? — отвлекшись от протокола, спросил он, и этим сбил Богдановича с толку окончательно, как если бы ловким приемом отнял у него нацеленный в голову «лепаж». — Я ни в чем вас не подозреваю, Леонтий Борисович, а только выясняю обстоятельства смерти вашей супруги. И с этой целью пытаюсь восстановить все недостающие детали. Например, что вы делали в Малаховке на даче во вторник двадцать первого апреля?
— На даче?.. На даче… но я ведь сказал, кажется? Мы ее расконсервировали. Открыли ставни, проветрили погреб, что еще…
Кокорин вынул из белой виниловой папки протокол допроса свидетеля Реброва:
— Ваш сосед по даче Ребров показал, что вы стучали и пилили. Дверь была открыта настежь. Кира Михайловна вымеряла шагами территорию перед фасадом. Вы пробыли там два с половиной часа. Что конкретно вы делали на даче в тот приезд?