– А как же, о них даже больше трубят, чем о монархах, – подтверждает Кат.
– Наверно, за ними стоят другие люди, которые на войне нажиться хотят, – басит Детеринг.
– Мне думается, это скорее что-то вроде лихорадки, – говорит Альберт. – Никто как будто бы и не хочет, а смотришь, – она уж тут как тут. Мы войны не хотим, другие утверждают то же самое, и все-таки чуть не весь мир в нее впутался.
– А все же у них врут больше, чем у нас, – возражаю я. – Вы только вспомните, какие листовки мы находили у пленных, – там ведь было написано, что мы поедаем бельгийских детей. Им бы следовало вздернуть того, кто у них пишет это. Вот где подлинные-то виновники!
Мюллер встает:
– Во всяком случае, лучше, что война идет здесь, а не в Германии. Взгляните-ка на воронки!
– Это верно, – неожиданно поддерживает его не кто иной, как Тьяден, но еще лучше, когда войны вовсе нет.
Он удаляется с гордым видом, – ведь ему удалосьтаки побить нас, молодежь. Его рассуждения и в самом деле очень характерны; их слышишь здесь на каждом шагу, и никогда не знаешь, как на них возразить, так как, подходя к делу с этой стороны, перестаешь понимать многие другие вещи. Национальная гордость серошинельника заключается в том, что он находится здесь. Но этим она и исчерпывается, обо всем остальном он судит сугубо практически, со своей узко личной точки зрения.
Альберт ложится в траву.
– Об этих вещах лучше вовсе ничего не говорить, – сердится он.
– Все равно ведь от этого ничего не изменится, – поддакивает Кат.
В довершение всего нам велят сдать почти все недавно полученные новые вещи и выдают наше старое тряпье. Чистенькое обмундирование было роздано только для парада.
Нас отправляют не в Россию, а на передовые. По пути мы проезжаем жалкий лесок с перебитыми стволами и перепаханной почвой. Местами попадаются огромные ямы.
– Черт побери, ничего себе рвануло! – говорю я Кату.
– Минометы, – отвечает тот и показывает на деревья.
На ветвях висят убитые. Между стволом и одной веткой застрял голый солдат. На его голове еще надета каска, а больше на нем ничего нет. Там, наверху, сидит только полсолдата, верхняя часть туловища, без ног.
– Что же здесь произошло? – спрашиваю я.
– Его вытряхнуло из одежды, – бормочет Тьяден.
Кат говорит:
– Странная штука! Мы это уже несколько раз замечали. Когда такая мина саданет, человека и в самом деле вытряхивает из одежды. Это от взрывной волны.
Я продолжаю искать. Так и есть. В одном месте висят обрывки мундира, в другом, совсем отдельно от них, прилипла кровавая каша, которая когда-то была человеческим телом. Вот лежит другой труп. Он совершенно голый, только одна нога прикрыта куском кальсон да вокруг шеи остался воротник мундира, а сам мундир и штаны словно развешаны по веткам. У трупа нет обеих рук, их словно выкрутило. Одну из них я нахожу в кустах на расстоянии двадцати шагов.