— Что-то приближается, — сказала Эйлан.
Тилар и сам вдруг ощутил это. Внезапную тяжесть в воздухе.
В следующее мгновение из вихревого столба вырвалось леденящее дуновение, подобное резкому выдоху, и окатило их волной изморози. Тилар отшатнулся. Ресницы разом заиндевели, щеки онемели от холода. На глазах выступили слезы и замерзли. Он даже моргнуть не мог, глядя в лицо урагану.
А лицо у того и впрямь имелось.
Маслянисто-черные штрихи, клубясь в снежном омуте, сложились в черты чудовищного лика, огромного, как стены Ташижана, но расплывчатого, нечеткого. И Тилар понял, что это не масло и не чернила, а Глум — дымообразная субстанция наэфира, просочившаяся в Мириллию.
— Бежим… — вымолвил он непослушными губами.
Но с места сдвинуться оказалось не просто — сапоги примерзли к земле, налились ледяной тяжестью плащи, ноги онемели. Тилар вцепился в Роггера, поволок его за собой. Один шаг, другой… Эйлан, согнувшись, словно сопротивляясь неведомой силе, заковыляла следом.
Тут голос урагана изменился. Или вой ветра ослабел и позволил его услышать. Сперва хрустальный звон донесся до них, веселый, переливчатый. А после — песня… такая же ускользающая, неясная, как лик урагана.
Тилар напряг слух, пошел медленнее. Потянул за рукав Роггера, чтобы тот тоже прислушался.
— Иди… не стой! — воспротивился вор, вырываясь.
Тилар медленно повернул назад.
Но Эйлан была начеку. Она ударила его в лицо кулаком так, что запрокинулась голова.
— Песня-манок, — просочился ее голос сквозь гул в ушах.
Их окатило второй морозной волной, еще ужаснее первой.
Холод был такой, что Тилар почувствовал себя голым. Сапоги будто срослись с землей. Казалось, даже внутренности заледенели. Роггер с криком схватился за грудь. Тилар бросился на помощь… но плащ, коснувшись каменной стены, примерз к ней и не пускал. Сил вырваться не было, так онемели руки и ноги.
Эйлан, держась за горло, упала на колени. Воздух превратился в лед, сковывающий легкие.
В глазах у Тилара потемнело. Он оглянулся на ураган.
Лик в снежной буре стал четче… и казался знакомым. Но кто это, понять ему не удалось. Вниманием снова завладела песня, исходившая не из уст лика, а звучавшая отовсюду, словно ее пела метель. В ней не было слов, лишь сладость, что вливалась в закоченевшие уши подобно теплому вину.
Бежать Тилару расхотелось. Слушая эти звуки, он чувствовал себя счастливым.
Но кое-кто другой — нет.
В глубине его тела, в клетке из костей, восстал вдруг, неистово содрогаясь, корчась, словно песня жгла его, наэфрин. Никогда раньше не бился он с такой силой, стремясь высвободиться. Но сбежать не мог. Песня крепко держала Тилара и его заодно. К свободе вел всего один путь.