Песня о теплом ветре (Егоров) - страница 22
— Фугасная! — говорит Тучков. — У Таганки…
И снова вой, даже не вой, а свист. Не сильный, но многоголосый.
— Зажигалки!
На мостовой, на крышах, в саду вспыхивают одновременно десятки ярких, слепящих костров.
В их свете мечутся люди.
Костры вскоре гаснут, и только где-то в одном месте пламя разгорается все больше. В небо вымахивает столб красного дыма. На улице слышна автомобильная сирена. Это торопятся пожарные…
— Сегодня на нашей крыше без происшествий, — спокойно замечает Тучков.
— Ты не увеличил боевого счета, — шучу я. — Но не огорчайся: три зажигалки за тобой записано…
Запад — под Москвой…
— Занятия отменяются, — объявляет нам майор Кременецкий. — С сегодняшнего дня будем ездить в Голицыно — рыть противотанковый ров. Вопросов нет?
Вопросов нет.
— Тогда — на вокзал!
…Мы едем на запад. Западный фронт — почти под Москвой.
И потому по пригородным дорогам мимо старых деревянных дач с резными карнизами мчатся зеленые военные машины. На перекрестках стоят солдаты-регулировщики. А в сторону Москвы бредут понурые фигуры беженцев.
Когда-то этой дорогой мы ехали в лагерь. Теперь смотрим на знакомые места и не узнаем их. У самого железнодорожного полотна — черные воронки от бомб. Здания фабрик и мастерских — закамуфлированы, раскрашены, на них нарисованы деревья. Зеленые деревья. А уже осень…
В Голицыно нас встречает военный инженер.
— Теперь вы в моем распоряжении. Разберите лопаты!
Лопат не хватает, но мы организуем пересменку.
Инженер отводит нам пятьдесят метров рва. Мы кричим:
«Мало!» Просим увеличить задание.
Расстегнув кители, приступаем к работе.
Изо рва наверх летят комья желтой липкой глины.
— Нажимай, братва! — кричит Курский. — Это вам не задачки решать — тут работать надо!
Курский, как всегда, озорно улыбается, подмигивает товарищам.
— Чего улыбаешься, как лошадь на овес? — спрашивает Доронин, не без успеха подражая голосу майора Кременецкого.
Все смеются.
В работе незаметно проходит час, другой. И вдруг команда:
— Воздух!
Невдалеке тявкает зенитка.
Над нами на бреющем полете пролетает немецкий самолет. Он желтый, на крыльях — черные кресты.
Метрах в ста рвется бомба, слышится крик. Самолета уже не видно, надо рвом проплывает редеющее облако разрыва.
Кто кричал? По цепочке передают:
— Ранило одного… Из третьей батареи. Легко.
Мимо нас пробегает с сумкой санитар.
— Почему отложили лопаты? Отставить разговоры! За работу! — командует Кременецкий.
И опять изо рва летят комья глины…
Вечером возвращаемся в Москву. С вокзала из автомата звоню Инге.
— Приходи ко мне, — говорит она.
Дома у Инги я никогда не был. Знаю ее подъезд, знаю окна. Сколько раз смотрел на них, ожидая, когда она выйдет. Знаю лестницу, дверь с табличкой «ХруСталевы», деревянный почтовый ящик, на который наклеен заголовок «Вечерней Москвы». В этот ящик я бросал записки.