Однажды, когда я опускал конверт, открылась дверь и я столкнулся с мамой Инги — невысокой полной женщиной.
— Вам что, молодой человек?
Я знал, что Инги дома нет, но мне ничего не оставалось, как спросить.
— Инга дома?
— Нет.
— Извините.
— Может, ей что-нибудь передать? — спросила мама и, покосившись на почтовый ящик, улыбнулась такой обезоруживающей улыбкой, что ответить ей я ничего не мог. Вниз по лестнице я бежал втрое быстрее обычного.
— Приходи сейчас, — повторяет Инга. — Я очень по тебе соскучилась.
Я нерешительно топчусь в телефонной будке. Как можно ехать немедленно, сейчас? Я весь в глине. Надо бы зайти домой, но уже поздно.
— Извини, Инга. Только я ужасно грязный. Мы сегодня рыли ров.
Инга смеется.
— Это даже очень интересно: я тебя таким не видела. Приходи. Я жду.
И вот дверь открывается. На пороге не Инга, а мама.
Она не спрашивает: «Вам кого, молодой человек?» Она улыбается. И тут же выбегает Инга.
— Здравствуй!
Я снимаю фуражку, прохожу в комнату. Вижу за письменным столом толстощекого, высоколобого юношу с большим чубом.
— А это мой брат — Игорь, — говорит мне Инга. — Познакомьтесь.
Игорь поднимается со стула, вяло, словно нехотя, протягивает мне руку: моему приходу он, видимо, не рад.
Мы сидим в комнате втроем — мама на кухне, — разговор не вяжется.
— Что ты сегодня делал, Саша? — спрашивает Инга.
— Землю рыли. Недалеко…
— О, это очень заметно по твоим ботинкам и брюкам! А нашего Игоря сегодня вызывали в военкомат. И освободили. По состоянию здоровья.
— Инга, — раздраженно обращается к ней Игорь, — перестань! Кому это интересно?
Мы все молчим. Потом Инга спрашивает меня:
— Хочешь чаю?
Я голоден, как дистрофик, но отрицательно мотаю головой.
— Тогда на улицу выйдем?
— Выйдем.
— Ну, расскажи еще что-нибудь, — говорит Инга, прижимаясь к моему плечу. — Или лучше почитай стихи! У тебя это здорово получается…
— Вчера на дежурстве прочитал сборник Долматовского. Правда, сразу не припомню.
— Ну, ну… Что помнишь?
И я читаю:
Есть в первой любви обреченность разлуки,
Но в памяти шрам остается навек:
Ведь форму свою сохраняют излуки
Давно обмелевших и высохших рек…
— Красиво, но очень грустно, — говорит Инга. — Слушай, как живут твои друзья — «мушкетеры»?
— А ты помнишь, как растут цветы из снега?
— Помню.
— Они ни у кого, Инга, не растут. Только у тебя.
Больше нам поговорить сегодня не удается: ревут сирены. Воздушная тревога! Десятки прожекторов, которые таились до сих пор в густой темноте, включаются разом. Голубые лучи их беспокойно обшаривают осеннее небо.
Перед нами вспыхивает огонек карманного фонаря, и мы слышим раздраженный голос: