Но это завтра, в выходной. А сейчас надо собираться на занятия. Вон наши санитары дядя Вася и дядя Кеша, по прозвищу Сюська, уже начали развозить ребят по классам. Эту кличку, Сюська, дяде Кеше влепил Мишка Клепиков за то, что тот свои любимые словечки «слушай-ка» произносит «сюська». Кличка крепко прилипла к дяде Кеше. Даже девчонки зовут его так — дядя Сюська.
Вот уже и Ленька Рогачев «уехал». Пришла моя очередь. Дядя Вася легко выкатывает койку в широкий проход и мчит меня к нашей палате.
— Ну что, Сашок, уже привык к горизонтале?
Этот вопрос дядя Вася задает каждый раз, видимо, умышленно произнося неправильно окончание слова.
— Привык, дядь Вася. Захотелось еще лет пять полежать.
— Многовато. Но ничего, если заскучаешь о доме — скажи: мигом довезу тебя на этом быстроходе.
И смеется, топорща рыжеватые усы. Я тоже смеюсь. Так и въезжаю в палату.
Звонок. Первый урок — алгебра. Вот и «Энная степень» появился — наш математик Самуил Юрьевич, худой, длинный и гривастый, как потрепанная метла. Молча кивнул нам большой головой и прошел прямо к Рогачеву, присел на койку.
— А ну-ка, Леня, покажи, что у тебя получается с биномом.
И минут на десять оба молча и сосредоточенно засопели над Ленькиной тетрадью. Потом уже начался урок.
Все четыре часа Ванька Боков вертелся на койке, морщился и тяжело вздыхал. Я спросил тревожно:
— Опять случилось что-нибудь?
Ванька подавленно махнул рукой.
— Будто не знаешь — зуб нынче дергать будут… Ух, боюсь, аж внутри все дрожит!
— А ты откажись.
— Да ты что? — Ванька даже привстал. — Как так: откажись? Что скажет Сергей Львович? Не-ет, я своему слову хозяин. Лучше помру, а вырву.
— Ну, тогда не стони. Ванька поморщился:
— Что за человек такой! Совсем непонятливый. Говорю тебе: боюсь.
Фимочка и Пашка без роздыху завоевывали Зойку: умничали, стараясь положить друг друга на лопатки.
Ванька даже забыл на время о своих страхах, удивленно таращил глаза.
— Во дают! Чисто наши деревенские петухи: кто кого перекукарекает.
А Зойка хоть бы что: тараторит с девчонками.
Перед последним уроком она вернула мне «Избранные письма» Короленко, сказала, что они, эти письма, может быть, и интересны, но не для нее. Их полезней почитать Пашке Шиману, авось поймет, о чем там написано, и бросит свои стихи.
Пашка осекся на полуслове, будто ему вбили в рот кляп. По лицу пошли фиолетовые пятна, а на губах застыла жалкая улыбка. Притих и Фимочка: испугался, наверное, что Зойка и для него отольет горькую пулю. Только Мишка Клепиков хохотал, как сумасшедший: хрюкал, подвывал, стонал, охал. Не поймешь: или ему в самом деле так невыносимо смешно, или просто дурака валяет.