Мальчишка обрадовался:
— Хочу!.. — И умоляюще няне: — К тезке меня, к Саше, пожалуйста.
Уложил его к стенке, чтобы случайно не сбрякал.
— Ну, вот и встретились! Если б тогда не смотрел на тебя, не узнал бы.
— А я и так узнал.
Ребятишек быстро «расхватали». Принесли еще троих.
— Мне, мне давайте! — орал Клепиков. — Да который покрасивше. Вон того, лупоглазенького… Иди, иди, не бойся.
Второго забрал на свою «верхотуру» Пашка. Последнего няня поднесла к Фимочке.
— А мне не надо.
Няня опешила.
— Как не надо?
— Не надо и все. Не хочу. Мне и так тесно.
Няня переступила с ноги на ногу, не зная, что делать.
— Так как же, Фима? Все же взяли… Нехорошо…
— А мне наплевать, — закричал Фимочка. — Что я, всю дорогу должен мучиться, да? Спасибо! Уносите его, куда хотите. Без него тошно.
Няня молча повернулась и унесла мальчишку. Ленька свесился с полки, уставился на Фимочку не мигая.
— Эй ты, запомни: я тебя больше не знаю. Понял?
Вчера, засыпая, думал: проснусь завтра утром, а мы уже далеко-далеко, где-нибудь за Валуйками, куда не залетают фашисты.
И вот оно — утро. Еще глаза не открыл — прислушался: едем или нет? Тихо, вагон не качается, колеса не стучат. Стоим.
Где? Может, за ночь в самом деле до Валуек докатили? Привстал на руках, заглянул в окно — наша станция. Никуда мы не уехали!.. Торчим в том самом тупике, где грузились. На соседнем пути стоял воинский эшелон, за ним — Другой. Прямо против моего окна платформа с танком, накрытым брезентом. На танке четверо танкистов, один из них с гармошкой. Они разговаривали, смеялись, курили. Потом тот, что был с гармошкой, выбросил окурок и заиграл что-то незнакомое и грустное. А другой, рядом с ним, задумчиво запел:
Помню день последнего привала,
Сон бойцов у яркого костра.
Руку мне тогда забинтовала
Славная военная сестра…
Ребята заоборачивались, завытягивали шеи… Няня перестала мыть пол, прислонила швабру к стенке и, тихая, подошла к окну; присела на Фимочкину полку Ольга Федоровна… Даже Сюська, который чего-то суетился, бегал по вагону, перестал трясти обвисшими щеками. Ах, как мне друг захотелось быть сейчас на месте этих танкистов, ехать на фронт и вот так сидеть на танке и петь эту красивую песню! А Лена чтобы слушала меня…
…Стало сердцу радостно, не скрою,
В этот тихий вечер у огня…
Мы не дослушали песню до конца — эшелон ушел…
Только отстучали его колеса, только все принялись за свои дела, над станцией заметались частые и короткие гудки паровоза — воздушная тревога!
Мой тезка побледнел, заулыбался жалко, зрачки почти на весь глаз — уже научился бояться. Теперь не приходит в восторг, когда видит самолет или слышит его гул.