— Чуваш — это татарин? — спросила старуха.
— Православный татарин, — уточнил Владимир. — Когда стали силой насаждать христианство, чуваши покорились, а татары нет.
— Вот видишь! — заорала мать. — Чуваш сразу понял, какой он нашел клад! А ты куда смотрел? На своих метелок? Они умеют только выкачивать из тебя деньги. Им нужно только удовольствие, а твой больной ребенок им не нужен. А ведь она тебя любила! Она нюхала твои подушки. Я видела. Ты ей платил, но она работала бы и без денег, потому что она любила тебя и любила Лизу.
— Мама! Неудобно при человеке говорить «она». Это невоспитанно.
— В твоей жизни было ВСЕ. Но не было ДОБРА. А это самое главное! Это и есть любовь!
Старуха зарыдала, но иначе, чем всегда. Глубже и безнадежнее.
— Не надо плакать, — попросила Вика.
— Что с ними будет, когда я умру? Ему уже сорок. У него язва. И Лиза…
— Мама, перестань! — расстроился Владимир. — Ну хочешь, я женюсь на Вике.
— Хочу! — вскрикнула старуха.
— Пожалуйста… Я все равно ни на ком не собираюсь жениться. Пусть паспорт окажется занят. Будут меньше приставать.
— Вот видите! Он делает вам предложение! — вскрикнула бабка.
— Это не считается, — не зачла Вика.
— Почему не считается? — удивился Владимир. — Я делаю вам предложение.
— Но вы в пижаме…
— Сейчас же надень костюм! — взволнованно приказала мать.
Владимир удалился.
— А почему мы стоим в прихожей? — спохватилась Володина мама.
Вика привычно сняла шубу, сапоги и вдруг увидела, что она босиком. Так торопилась, что надела сапоги на босу ногу. Как будто спасалась от пожара. Но ничего… В доме были нежные шелковые китайские ковры. Вика любила ходить босиком. Она прошла в комнату и остановилась у окна. Ей хотелось стоять.
Лиза убралась к себе. Устала от эмоций.
— Только не тяните с ребенком, — торопливо посоветовала Володина мама. — Ты молодая, крепкая. У вас будут здоровые дети. Лиза не будет одна. Так тяжело не иметь брата или сестру. Вот у меня — никого.
— А сын? — напомнила Вика.
— Дети — это другое поколение. Мы, старики, им не интересны.
Появился Владимир, весь в черно-белом, как пингвин.
Виктория стояла в солнечном луче — босая, с высокой грудью и тонкой талией, рыжая и золотая, с промытыми голубыми глазами… Владимир вдруг УВИДЕЛ ее. Знал давно, а УВИДЕЛ впервые. Казалось, сейчас она поднимется на цыпочки, оторвется от пола и взлетит, обвеваемая легкими одеждами, как роспись под куполом Сикстинской капеллы. Эта девушка — оттуда, из времен Рафаэля и Рембрандта, случайно залетела в двадцать первый век и застряла на птицефабрике.
— В самом деле, выходи за меня, — серьезно предложил Владимир и кашлянул.