И вдруг в эту ночь мне стало ясно, что старик, живший со своим, уже никому кругом него не понятным языком, как единственный живой среди мертвых, искал себе утешения. И это было чем-то похоже на тот пир мертвецов, который он справил при мне в первую ночь, когда я пришел.
Зауркан Золак не знал слова «проблема». Но сама жизнь много раз трагически ставила перед ним проблему языка, от которой ему некуда было деться.
Долгие годы он мог разговаривать только с самим собой и скучал по родному языку, как об ушедших в небытие близких. Сколько раз, ловя ухом неразборчивый дальний говор людей, он надеялся, что вдруг услышит родную речь. А потом, когда он все-таки вернулся к своему народу после такого долгого перерыва, каких страданий ему стоила та горькая истина, что все меньше и меньше становилось старых людей, с которыми он с детства разговаривал на родном языке и слушал их речи, и все больше молодых, которые или плохо, или вовсе не знали этот язык…
Так сама жизнь столкнула его с этой проблемой, о которой, живя на родине, он, наверно, никогда и не подумал бы, она просто-напросто не существовала бы для него.
А для меня? Для меня, как для сына своего народа, эта проблема решена, потому что она решена в жизни самого народа.
Но как для ученого-филолога она, эта проблема, изучение убыхского языка, прямо связана с моей специальностью. Для меня — это альтернатива тому пути, на который мы встали в своей стране. И альтернатива горькая, с которой мне в душе трудно примириться, о каком бы народе ни шла речь. Собственно говоря, если бы это не волновало меня, я, наверно, не переплыл бы море и не приехал сюда, и здесь, на краю этой голой равнины, не сошлись бы два человека, столетний и тридцатилетний, каждый по-своему переживающий эту проблему.
Исчезновение Бытхи и смерть Тагира
Знаешь ли ты, мой дорогой Шарах, чем отличается память от женщины? Вижу: не знаешь. И не ломай голову над разгадкой. Сам растолкуй. Все проще простого: женщина может изменить мужчине только тогда, когда она молода, а память изменяет ему, когда становится старухой. Не взыщи, сынок, если моя память станет все чаще изменять мне.
В год отречения Мустафы Кемаля от звания паши мы сняли богатый урожай хлопка. Возрадоваться бы такой удаче, да где там! Время было неспокойное, шла война, и дороги на базары были перерезаны враждовавшими армиями. С одной стороны — султан, не то попавший в кабалу, не то продавшийся англичанам, французам и грекам, отхватившим по жирному куску турецкой земли, а с другой — повстанцы Кемаля, поклявшиеся освободить родину. Барышники, как шакалы, шныряли по вилайетам*.