— Решение еще не принято, и я не знаю, как поступят все убыхи, но у меня нет ближе людей, чем вы, и я пришел к вам сказать о моем собственном решении, — ответил Шардын, сын Алоу, и я увидел тревогу в его глазах.
— Тогда не лучше ли, наш брат, наша надежда, — сказал мой отец Хамирза, — не лучше ли разделить нам общую судьбу? Пока одни сражаются, как могут другие бросить оружие и первыми уехать за море? Как мы решимся первыми, собственной рукой, потушить очаг наших предков, первыми оставить могилы наших отцов, первыми проститься с нашей святыней — Бытхой? И что будет с землей? Будет ли там, в Турции, у нас другая земля вместо той, что мы покинем здесь? Не заставят ли нас покупать ее…
Отец не кончил, хотел сказать что-то еще, но моя мать прервала его своими рыданиями:
— Откуда я, несчастная, узнаю, что будет с моими братьями в Цебельде? Как я могу, оставив их здесь, уплыть за море? Я завидую тем, кто умер, не дожив до этого дня! — Мать горько плакала, и мои сестры стояли сзади нее и, уткнувшись головами ей в спину, тоже плакали.
Моя мать не любила плакать, и Шардын, сын Алоу, впервые услышав ее рыданья, стал укорять ее:
— Сестра моя, ты всегда удивляла мужчин своею смелостью. Тебе не подобает лить слезы в такую минуту! Твои братья-цебельдинцы — настоящие мужчины, они не останутся жить под сапогом у царских генералов. Насколько я знаю, они или ждут нас, или уже, не дождавшись, отплыли в Турцию. И ты скоро увидишь своих братьев живыми и невредимыми, там, на благословенной земле. А ты, Хамирза, — обратился он к отцу, — не тревожься: никто не заставит тебя платить там за землю. Это говорю тебе я, Шардын, сын Алоу. А здесь — кто поручится, что генералы переселят нас за Кубань, а не дальше? Так они говорят нам, пока у нас еще остается в руках оружие! Но когда его не останется, кто помешает им переселить нас не за Кубань, а прямо в холодную Сибирь, и лишить нас там веры, и крестить там наших детей?
В эту минуту, прервав его на полуслове, издалека, с побережья, донесся гром пушек. Донесся так неожиданно, словно сам шайтан вдруг выпрыгнул из-под земли около нашего очага.
— Что ты стоишь тут так спокойно, с жалкой царапиной на руке, когда, быть может, наш сын упал сейчас там, убитый этими пушками?! — воскликнула моя мать Наси.
Услышав гром пушек, она уже не плакала, а обводила всех нас, мужчин, сердитыми глазами.
— Что с тобой? — укорил ее отец. — Замолчи и не будь нетерпеливой!
И мать замолчала, но все равно продолжала смотреть на нас так, что мне хотелось провалиться сквозь землю.