А гром пушек оттуда, с побережья, все продолжал доноситься до нас.
— Если не хотите погибнуть, советую вам, начиная с этой же ночи, готовиться к переселению, — сказал Шардын, сын Алоу, и повернулся ко мне: — Ты, Зауркан, не забудь, что многие молодые люди хотели стать телохранителями у Хаджи Керантуха, но его телохранителем стал ты, и этому помог я. Я хотел приблизить тебя к нему, чтобы ваш род мог сделаться дворянским, и этому помешали только несчастья, одно за другим обрушившиеся на голову убыхов. Я сам приблизил тебя к Хаджи Керантуху, но теперь я говорю, что тебе надо отойти от него! Он еще держит это в тайне, но я знаю, что он сам собирается плыть в Турцию со всеми своими родственниками и подданными. И я не хочу, чтобы внук моей кормилицы прислуживал ему не как телохранитель на войне, а как раб в дороге. Теперь ты должен оставить его и вернуться под мое попечение!
Так сказал он, словно острием кинжала уколов меня в сердце.
— Ты сказал неправду! — воскликнул я. — Хаджи Керантух будет сражаться до последней минуты своей жизни. Он не трус. Я никогда не нарушу своей клятвы и не оставлю его!..
— Что случилось с тобой? — прервал меня Шардын. — Мне не нравится, как ты говоришь со мной.
Но это не удержало меня.
— Прошу простить меня за то, что я открыл рот перед таким высоким родственником, как ты, — сказал я. — Но как мне понять тебя? Не твой ли голос я слышал, когда ты объявил газават? Не ты ли первым много раз шел в бой? Не ты ли много раз — и перед боем, и после боя — говорил нам, что каждый убитый в священной войне с гяурами попадет прямо в рай? А теперь, оказывается, можно попасть в рай, бросив оружие? И этот рай — Турция, и ты уговариваешь нас, чтобы мы уехали туда? О чем вы думали раньше, ты и другие такие же почтенные люди, как ты? Если так просто убежать в рай, то кто же тогда оценит там, на небе, кровь, пролитую в бою? Кто возьмет в рай души напрасно погибших? А ты, мой отец, для чего ты растил нас мужчинами? Для чего учил нас, что мы должны не бояться смерти, защищая свой очаг?
Я и сам не знал, что происходило со мной, но меня уже ничто не могло остановить, хотя я до этого никогда, не только при нашем родственнике, которого мы чтили, как бога, но и при своем отце, не осмеливался поднимать голос.
— Замолчи! — прервал меня отец. — Мне стыдно за тебя. Ты заговорил слишком громко даже для моих ушей. Ты покрыл нас позором, так дерзко заговорив с нашим дорогим родственником Шардыном, сыном Алоу! Разве бы он приехал сюда издалека в такой холодный зимний день, если бы не любил нас, простых, неумных людей?