— Список длинный! Петро Джура — это я то есть.— Он показал на Рубана.—Так он предал своего друга. За то, что я один раз уже спас его от смерти. Вы помните...
— Читай, читай!.. — крикнул Явтушок,
— Читаю... Матвий Гусак со всей семьей. Скоромный Тихон, Скоромный Нечипор. Оба с семьями. Явтух Голый с женой и восемью детьми.
— Ждут девятого,— сострил кто-то из толпы.
— Федот Раденький, Хома Раденький. За ветряки.
— Чтоб не больно радовались,— снова отозвался шутник.
— Северин Буга. За пчел. Данько Соколюк. — За то, что пошел в примаки.
— Парфена Бубела.
— За примака,— раздалось из толпы.
— Нет, за старого Бубелу, царство ему небесное,— проговорил Джура. И продолжал читать: —Панько Кочубей. Да, да сам Кочубей...
— Ой, беда, кто же будет холостить боровков?
— Не знаю,— ответил Джура, подув в озябшую горсть. И продолжал: — Чаплич.
— За принадлежность к дворянскому сословью.
— Есть Чаплич? Отозвался его сын Демко:
— Отец с печи не слезает уже который год.
— Тогда тебя вместо отца,— разговорился Джура.— Сазон Лобода с Теклей. Вы тут, Сазон?
— Тут, бей их гром, откуда они взялись на нашу голову!
— Павлюк Левон, Павлюк Онисим, Павлюк Мах-тей, Павлюк Роман со всем родом.
— За меха, за молоты, за лемеха. Джура замолчал, список кончился, и оратор сразу
растерялся, не соображая, что говорить и что делать дальше.
— Кто там еще? —спросил Рубан.— И кто составлял этот список?!
— Больше никого,— виновато ответил Джура.
— Не горюйте, будет еще и другой список. Эти только начало. Доберутся до всех! — закричал Матвий Гусак, сам и составлявший прочитанный Джурой список.
— На крест его, на крест! — выкрикнул старший Раденький.
Завопила Зося с Бонифацием на руках. Чьи-то сильные руки схватили Рубана и потащили на^ крест. Когда его поставили лицом к стрелкам, спиной к народу, Зося кинулась в ноги Матвию Гусаку, но тот остался равнодушен к этому и снял с плеча ружье: тогда она побежала к Джуре, глядевшему на нее холодными глазами, словно впервые видел; наконец стала умолять всех:
— Люди добрые, мало вам Бонифация? — голосила она в надежде, что вавилоняне смилуются над ее горем и остановят расправу. Стон сочувствия послышался в толпе, которая снова делилась на группки, металась, роилась на льду.
Рубан с ненавистью смотрел на стрелков, удивляясь тому, как спокойно они заряжали свои ружья, почти все, даже Джура, хотя достаточно было бы и одного выстрела.