Прися пришла так непринужденно, как когда-то приходила за корытом или за солью, заметила, что корыто пересохло, и уселась на лавку, выставив напоказ свои красивые загорелые ноги в постоликах. Данько, укутанный полотенцем, покосился на них, усмехнулся. Фабиан сбился с такта стрижки, а Лукьяша кинул в печь пучок соломы, не скрутив жгутом, и комнату заволокло дымом.
— Помоги-ка ему, Прися, — обратился к ней Данько, и этого было довольно, чтобы гостья вскочила.
— Спровадили такую славную девку, а теперь и выкупать вас некому, — сказала она, становясь к печи. — Ха-ха-ха! Какие же вы без нас беспомощные! Завели бы себе хоть одну жену на двоих! Ха-ха-ха-ха!
Смеялась печь, смеялась и Прися, а Данько так гоготал, что Фабиану пришлось дать ему по затылку, чтоб сидел тихо, не шевелясь.
— А мой Явтушок купается в пруду, он не такой барин, как вы... — зачем-то сказала Прися, хотя хорошо знала, что Явтушок не купается в пруду, боится конского волоса [12]...
— Когда-нибудь твой Явтух за них еще в смоле выкупается, — заметил Фабиан, приводя в порядок бороду Данька.
Прися промолчала, быстренько согрела два чугуна, поставила третий. Корыто распарилось, запахло вербой, в углу от пара заплакал Никола-чудотворец. Лукьяша побежал по воду — уже для себя. Явтух отсыпался в телеге, Явтушенята катались на разостланных полотнах. Лукьяша зачерпнул воды и понес на коромысле вверх. Явтух перевернулся на другой бок, лицом к Соколюкам.
Лукьяна Фабиан подстригал во дворе, на колоде, где рубили дрова, а в хате Прися купала Данька в корыте. Терла ему овсяным жгутом спину, потом голову. Заметила, что Явтушок донес на них не со зла, только от одной ревности, потом мучился, а она, Прися, совсем затосковала по ним, хоть и нет у ней никакой корысти, как у Мальвы или еще у кого... Соседям надо жить в мире, в ладу, ведь они ж почти что одна семья. Ее россказни о сыроваре Данько встретил легоньким смешком. Для Мальвы это один миг, пока есть на свете он, Данько...
Он вышел из хаты разомлевший, чистый, как цыган в праздник, улыбаясь, сказал Лукьяну:
— Иди, братишка, выкупайся, да отпразднуем как-нибудь свое омовение...
Обмывки слиты в ведерко, а корыто уже чистое, вымытое, снова парится. Прися над ним прекрасна. Лукьяша стыдится раздеваться при ней. Сыпанула какого-то зелья, спросила:
— Не видал, Явтушок мой еще спит?
— Спит.
— Так купайся скорей.
Тот грубый, похотливый, а он, Лукьяша, нежный, как юноша.
— Жениться вам пора, — сказала она ему, — а то так и увянете вечными бобылями, Вон мои мальчишки вас догоняют...