И какофония звуков лопнула, раскладываясь на понятные и приемлемые. Правда, одновременно с этим меня резко дернули назад, завалили наземь, и дышащие перегаром губы, исторгающие яд пополам со злостью, прошипели мне в глаза:
– Как ты посмел уйти из сарая?!
Рядом слышалось натужное сопение лисичек, поскрипывали кроны деревьев, словно набат бухало мое разрывающееся сердце. Кажется, и падающие снежинки издавали приятный, завораживающий шелест.
Я не погиб? Я остался живой? Почему?
Кажется, я эти слова произнес вслух, потому что давление на меня ослабло, лицо отпрянуло и раздалось недоуменное:
– Чего это с ним? Пьян?
Наверняка девчонки стали осматриваться, потому что тут же Катерина воскликнула, подсвечивая на место возле дерева:
– След! Он шел по следу!
Теперь уже заметались, перекрикиваясь, все трое. Довольно быстро они отыскали и то место, где я сидел на хворосте, и те дорожки, которые цепочкой указывали на мой короткий и на длинный след Грибника.
Машка не совсем еще мозги пропила, потому что сообразила скомандовать:
– Он пришел из скал! Бегом по следу! Отыщите точное место выхода!
Лисички умчались со скоростью ветра, а «ее мелкое величество» всерьез взялась за меня. Вначале несколько раз больно пнула по ребрам, приказывая вставать, потом стала бить по лицу и, только когда у меня носом пошла кровь, поняла, что от меня она таким образом больше ничего путного не добьется. Тогда она схватила меня за грудки и легко оттащила на ту самую кучу хвороста, утерла кровь своим платком и даже слегка умыла снегом. После чего постаралась достучаться до моего сознания по-хорошему:
– Борис, что здесь было? Расскажи! Тогда я тебя бить не буду.
Но я смотрел на нее с такой ненавистью и презрением, что она мне специально ослепила глаза фонариком.
– Чего ты молчишь, дрянь?! Хочешь меня привести в бешенство?!
Но мне было уже все полностью индифферентно. Даже ее насильственные открывания моих век и ослепление фонариком меня совершенно не трогали. Про себя мысленно я решил, что не скажу больше ни слова, ни в чем не признаюсь, а потом все равно уйду за ту грань, где, скорее всего, и погибну. И моя твердость меня самого тешила незыблемостью и несокрушимостью.
Видимо, Машка по каким-то признакам догадалась или о моих намерениях, или о том, что теперь меня битьем не запугаешь. Потому что продолжила уже совсем другим тоном:
– Мы тебя сразу искать стали, как этих козлов выгнали. Неужели ты не понял, что мы тебя недаром выбрали и в твой день рождения хотели только вчетвером побыть? Чего это ты вдруг обижаться стал, если тебе раньше всегда мои наказания нравились? И девочки вон расстроились, и я вся перенервничала! Нельзя же так себя вести. Ну, чего молчишь? – Так и не дождавшись от меня ни слова, она снова стала раздражаться: – Или теперь уже совсем зазнался, что удалось единолично тайну подсмотреть? Так мы и сами теперь туда шагнем. Подумаешь! Вот завтра по этим следам и протопаем в том направлении.