Юноша не знал, сколько длилась тьма, но до сознания вернулся слух. Говорили двое, один с явно восточным акцентом, второй с северным.
— Сэм, может, Великий Змей ошибся? Суккуб сломала его всего за три дня!
— Йормунганд никогда не ошибается, ты же знаешь, Джамал. Нужно дать парню шанс.
— День слияния колец миновал совсем недавно. Может, Великий Шеша ещё не пришёл в себя?
— Уроборос не может ошибиться, — вмешался третий голос, удивительно мощный и тяжёлый. — Посмотрите на его волосы, Змей сам отметил его.
— Где я? — прошептал Бертран. Перед глазами плыли разноцветные пятна.
— Почему бы тебе не спросить, где крошка Жанетта? — возмутился "восточный".
Молодой человек попытался и снова потерял сознание…
"Oh, le piaf, mon piaf…" — мысленно простонал кардинал и вдруг понял, что произнёс это вслух.
— В чём дело? — голос Олега вернул в действительность. — Наш балбес расшалился? Ручонки распускает?
Здоровяк закрыл дверь в квартиру и, передав пакеты с продуктами Мартину, демонстративно закатал рукава. Валентин попытался дать дёру, но чтобы пробиться сквозь массивную фигуру кардинала, нужно было стать по меньшей мере призраком. Олег поднял вора за шкирку, пристально разглядывая.
— Бить-то тебя жалко, малец вон как славно навалял. Но надо.
Он быстро ткнул куда-то в область печени, солнечного сплетения и за ухом. Валентин только глухо охал и сдавленно матерился, сильно напоминая марионетку: руки бессильно повисли, голова свесилась набок.
— Выставь его за дверь. Пожалуйста, — попросила Иветта.
— Позже, с твоего позволения, — пробасил Олег, — чует моё сердце, этот поганец нам ещё пригодится. Глядишь, за три дня человека из него сделаем…
Голубоглазый мальчишка — будто брат-близнец недавней маленькой гостьи, уселся на диван, небрежно почёсываясь и с недоверием поглядывая на Валентина. Пижама едва не трещала на широкой груди, штаны еле закрывали колени, болтаясь на бёдрах.
— Ты кто? — пусто спросила Вета. — И откуда здесь взялся в моей пижаме?
— Рррем, — по-волчьи оскалился парень. — Женщин надо защищать.
— Угу, — задумчиво кивнула девушка, потирая виски.
— А особенно матерей.
— Угу…
— А твоя мама любила тебя?
Вета задумалась. Старые воспоминания отдавали болью и нежностью. А ещё мамиными духами — лаванда и роза, когда она склонялась, чтобы поправить одеяло, перед лицом всегда покачивался маленький золотой кулон в виде четырёхлистного клевера.
— Да… конечно, любила…
Затем помолчала и внезапно заговорила: торопливо, неразборчиво.
— Ты знаешь, когда я была маленькая, я страшно не любила вставать по утрам. И она… она говорила мне, что время, которое я просыпаю, собирают в мешки ольшики. И чем больше этого времени, тем быстрее они построят дорогу из своей страны. А потом вылезут из-под кровати и утащат к себе в тёмные норы… Я верила. Каждое утро рано вставала. А когда… её не стало… я наоборот сначала спать по утрам. И просыпать. Будто назло. Чтобы они забрали меня к себе. А вдруг она тоже там, у них?.. Мне иногда даже снились их норы… только это не норы, а большой замок с флагами, на стенах густой плющ, а с потолка, представляешь? Всё время лепестки сыплются!..