Кардинал решительно дёрнул официанта за руку и вложил в растопыренную пятерню две крупных красноватых купюры с изображением Хабаровска.
Парень развернулся было и даже сделал два шага, но тут же замер и глуповато улыбнулся:
— А у нас такого нет.
— Как это нет? — нахмурился Бертран. — Тогда бургундское пино-нуар тысяча девятисотого!
Метрдотель покачал головой.
— Шамбертен? Мюсиньи? Нюи-сен-жорж?
С каждым "нет" парень краснел всё больше, но уже не от благородного негодования. На висках его заблестел пот, банкноты промокли, измявшись.
— Что, и кьянти нет? Ну, и дыра! А ещё "Маркиз", a la France! — фыркнул мужчина. — Что у вас вообще есть?
— Шампанское, — с трудом выдавил тот, — хорошее, "Абрау-Дюрсо". "Брют", "Юбилейное"…
— Неси оба, — махнул рукой кардинал, изображая недовольство.
Не веря своему счастью, официант кивнул и прыснул к кассе разменивать купюры: уж очень хотелось присвоить обещанную часть.
Вета заулыбалась: спектакль явно был устроен для неё. Бертран подвинул к ней лак и помаду:
— Крась ногти, губы. У нас не так много времени.
— Зачем? — расстроилась она. — Тебе не нравится мой макияж?
"Неужели накрасилась слишком вульгарно? Я же с утра каждую ресничку обводила, подвивала, румян самую капельку, помада чуть ли не телесного цвета…"
— Ну, при чём здесь твой макияж? Я же говорю: маскировка… Ну, давай, ради меня.
Вета вздохнула и принялась покрывать розовые ноги густо-чёрными потёками. Едва она закончила, кардинал взялся мазать свои — быстро, небрежно, вылезая на кутикулу и пачкая кожу. Когда официант водрузил на стол тарелки с нарезками и ведёрко с шампанским, обложенным льдом, лак уже высох. Унылая попса, слава богу, стихла, из колонок причудливой мозаикой посыпались мелодии групп "Enigma" и "ERA". Розоватое "Юбилейное", победно зашипев, полилось по бокалам, хрусталь гордо звякнул.
— За что пьём? — спросила Иветта.
— Чтобы всё получилось, — серьёзно ответил Бертран и опрокинул разом половину.
Девушка за ним не успевала, хотелось смаковать сладковатое вино бесконечно, раз за разом ощущая на языке терпкую прохладную негу, как его поцелуи прошлой ночью. Кардинал торопил: за первым бокалом следовал второй, третий, четвёртый, Вета едва успевала закусывать дольками солёного сыра и острой ветчины.
— Ты меня спаиваешь… Куда мы так торопимся? — порядком захмелев, спросила она.
— Туда, откуда не возвращаются, — неохотно отозвался Бертран, откупоривая вторую бутылку. — Мы должны вернуть Римму.
Вета почувствовала, как во рту становится кисло и холодно… Но нет, это всего лишь очень сухой "Брют". Пришлось взять ещё кусочек перчёной ветчины.