— Ты любименький, сыночек, родненький,
И понесут-то тебя, добрый молодец,
И по широкой-то, все гладкой улочке…
И опять:
— Да попрошу я, сиротинушка,
Что тебя, мила доченька,
Да погости, мила доченька,
Да во своем теплом гнездышке.
Теперя не неделюшку тебе неделывать
И не денечек тебе деневать…
Голоса плакали. Рыдали на все лады. Выли.
— Что это, Бертран? — прошептала Иветта. — Что это такое?
— Матери, — тихо ответил тот, слегка наклонив собачью голову. — Плачут по покойным детям. Отказались, а потом плачут.
Девушка похолодела от ужаса. Голоса были пусты и мертвы от безвозвратной потери, но такая непередаваемая горечь слышалась в них, что никакое шампанское не могло помочь.
— И прогляни-ка ты очам ясныим,
Так уж скажи-ка словечко ласково…
"Жуть-то какая… Они ошиблись и платили всю жизнь… А может, больше…"
— Из-за моря, из-за леса возвращаются,
Ждут да и дождутся,
А тебя, мой милый дитятко, не воротишь.
И не встречу я тебя на ясной тропиночке,
И никто мое горюшко не снимет
С несчастной моей головушки…
— Бертран… — она склонилась над доберманом, — и ничего нельзя вернуть?..
— Человек делает выбор один раз… — глухо пробормотал пёс и угрюмо замолчал, будто ему дали под дых.
Безликая пелена уплотнилась, рассыпав вокруг густые хлопья тумана. Запахло странно — молоком и слезами. Девушка задрала голову, небо злорадно известило: "…У ТЕБЯ НЕТ ДОМА…" и меланхолично укуталось в толстое одеяло мышиного цвета. Раздвигая руками белесую хмарь, она с трудом разглядела бурые очертания невысоких фигур и озадаченно застыла. Внезапный порыв чего-то тёмного сорвал плотную завесу и Вета отпрянула.
Дети, мёртвые брошенные дети, стояли молчаливыми рядами и равнодушно смотрели на пришельцев. Больше всего было младенцев. Пошатываясь на нетвёрдых ножках, они провожали жуткими немигающими взглядами, словно ожидая чего-то.
"Видимо, в таком возрасте больше бросают", — подумала девушка, ёжась.
Их было много, так много, что и не сосчитать. Бледные, черногубые. Чёрные кудри, бритые затылки, пыльные банты, лбы в ссадинах, и глаза, пустые, как у кукол, холодные, немые. Иветта вдруг заметила, что одни много бледнее других, словно выцвели и потеряли объём. Дети механически расступались, давая дорогу, Бертран трусил рядом, но ощущение того, что всё это — одно большое кладбище, никак не отступало.
"Где же ты? Где ты, Римма?"
Кружевные воротнички, заколки, зимние шапки… Костюмчики, жуткие лохмотья, яркие комбинезоны… Грязные щёки, сопли под носом, синяки, царапины…
Светлая чёлка промелькнула среди круглых лохматых макушек ярким лучом надежды. Пижама розовела свежим флоксом внутри клумбы увядших навеки цветов жизни. Вета даже удивилась собственной радости.