И лыжи взяли. Не понадобятся — выбросим.
Одним словом, оснащены мы для похода и боя были гораздо лучше Сашки в той картине, вооружены почти аналогично — карабины, пистолеты, гранаты, сигнально-осветительные ракеты, десантные ножи. Боеприпасов с повышенной убойностью — больше. Сколько может нести на плечах, ремнях и разгрузках тренированный боец — килограммов сорок. Припасов всех видов должно было хватить на недельный, примерно, рейд по вражеским тылам. А главное — мы знали, к чему следует быть готовыми. И нас было трое.
— Собрались, господа? — спросил Удолин.
— Как видишь. А когда ты нас оттуда выдернешь, некромант? — спросил Шульгин, застегивая последний ремешок.
— Если перенос окажется неполный и ваши тела останутся здесь, вы сможете вернуться собственным волевым усилием, как только возникнет острый момент… Или вы сами сочтете свою миссию выполненной.
Но если уйдете целиком, я буду держать ментальную связь и скорее всего видеть тот мир вашими глазами… Тогда сам приму решение о моменте выхода.
— Нет уж, — возразил я. — Критерии оценки обстановки у нас с вами сильно разные. Решать будем мы. Сигнал к экстренной эвакуации — «Алярм»[73]. Коротко, понятно, и случайно это слово не произнесешь. Если любой из нас крикнет, вслух или мысленно, — тут же и извлекайте. Всех и в любом состоянии. Даже мертвых.
— И за женщинами нашими присматривайте. Отвлеките их, если что… — добавил Левашов.
— Да о чем вы, господа! Как бы ни сложилось, время возврата подберем по текущему. Даст бог, в полчаса по-любому уложимся. Не перегружайте посторонними мыслями свои чувства. — Мне показалось, что Удолин сам несколько встревожился.
— Само собой, — кивнул Шульгин. — Но тебе же сказали — «если что»! По-моему, достаточно внятная мысль.
А мне как-то сразу стало приятно и хорошо. Никаких сомнений, никаких рефлексий типа «стоит ли снова связываться? Ты ж себе и Ирине слово давал…». Я молча подтягивал ремни снаряжения, размещал на поясном и портупейных ремнях подсумки, что-то раскладывал по карманам.
В голове крутились стихи:
…Дождь бьет по стеклам мокрою листвой.
В резиновый карман — табак и спички,
Револьвер — в задний, компас — в боковой.
Уже с огнем забегали по дому,
Но, заревев и прыгнув из ворот,
Машина на пути к аэродрому
Давно ушла за первый поворот.
В лесу дубы, под молнией, как свечи,
Над головой сгибаются, треща.
И дождь, ломаясь на лету о плечи,
Стекает в черный капюшон плаща…
Это опять Симонов, последнее время — часто стал вспоминаться. Вот и сейчас, вроде бы — к месту. Амундсен, которому эти строки посвящены, после долгих лет скучного покоя узнал об исчезновении дирижабля «Италия» в окрестностях полюса и, вспомнив молодость, сбежал из дома, чтобы лично участвовать в поисках… Совсем как мы сейчас — никому ничего не сказав, суемся незнамо куда, и чем это кончится?