Оставив всякую активность одновременно с получением на руки выходного пособия и трудовой книжки, Фёдоров вначале несколько дней отдыхал. Это было действительно необходимо – на здоровье сказалось перенапряжение последних месяцев, все эти несправедливости, поиск работы, непривычное ощущение собственной никчёмности при высокой профессиональной квалификации, стресс в результате столкновения со стеной, непонятно как выраставшей перед ним. Но через неделю, окрепнув физически, восстановив утраченную было способность засыпать, Фёдоров стал впадать в глубокую депрессию. Это явилось результатом и всего происшедшего с ним, и следствием отсутствия режима и необходимости самодисциплины. Никуда не надо было спешить, ничего не надо было планировать, никто не ждал от него никаких советов или указаний, никто не отдавал никаких распоряжений, не к чему было приложить ни профессиональные знания, ни навыки и умения – всё это было лишним, никем не востребованным, никому не нужным, как и он сам.
Вот только матери было тяжело глядеть на него. Но Алексей скрывал, вернее, – пытался скрывать от неё свои невзгоды. Впрочем, сердце матери не обманешь, хотя и жили они не вместе, а километрах в полутора друг от друга. В личных делах ситуация была не лучше. Виктория позвонила ему из Ленинграда под Новый год, догадавшись, что он пойдёт на этот вечер к своей матери, и узнав откуда-то номер телефона. Состоялось очень тёплое и искреннее объяснение по телефону. Выяснилось, что обоим говорить так оказалось проще. Теперь Алексей Витальевич с полным правом мог объявить, что у него в Ленинграде невеста. Но что и как он должен был и был вправе решать теперь – в его нынешнем положении? Хорошо ещё, что Виктория все эти месяцы провела в Ленинграде, навёрстывала упущенное, готовилась к защите диплома. Собственная крайняя загруженность мешала Виктории уловить неестественность и фальшь в бодром тоне Фёдорова во время их нечастых и недолгих телефонных разговоров. Как ей рассказать обо всём, когда она вернётся в Калининград?!
Видя, что мама страдает, Алексей стал, во-первых, бывать у неё лишь по вечерам, когда в желтоватом искусственном свете легче скрыть внешние следы своего нынешнего положения и списать всё на усталость. Во-вторых, он стал врать, вернее, не прибегая к прямой лжи, создавать у матери впечатление, будто он где-то работает и что его неухоженный внешний вид и растерянность вызваны непривычной работой и трудностью адаптации к ней. Сам же он, честно говоря, ни о чём в своём нынешнем состоянии и положении думать не мог, а был всецело поглощён своими невзгодами, своим отчаянным социальным и профессиональным положением.